Чужая жизнь (СИ) - Шмаев Валерий

Всем должно быть понятно сколько эти дома к двадцать первому веку стали стоить. Это единственное что я мог тогда для Кати и Сашки сделать. С остальным помогли «Шатун» со Степаном. С деньгами на покупку этого дома то есть. Они тоже мои советы хорошо запомнили и про деньги в том числе.

Из больницы я написал на форум поисковиков и нашёл Катиных родственников, а потом и её саму. Большая у неё семья. Сильная. По всей стране разбросанная. Сашкины сыновья живы и дети его и внуки. Двойня у него родилась. Два здоровых сильных пацана. Оба военными стали. Один подводник, второй морской пехотинец. Сразу они откликнулись, а потом и приехали. Не могли не приехать. Я волшебное слово им сказал и историю рассказал, про Катерину свет Батьковну. О том, как она большую группу красноармейцев спасла, и ещё многое про те дни. А потом и сам к ней приехал. О чём я с Катей говорил, никто из её родственников не знает, но то только нас касается.

Ристо отыскал на кладбище. В восемьдесят пятом он умер. Морской пограничник. Полковник, капитан первого ранга то есть. Семью его нашёл, дочек, внуков. Они тоже здесь бывают и я у них часто, но чаще у Ристо на кладбище. Два раза в год. Минимум. Весной, когда еду сюда с юга и осенью, когда возвращаюсь обратно. И рассказываю ему новости. Я знаю, он меня слышит, но сказать ничего не может. Как и Степан. Мой друг погиб в сорок девятом здесь, недалеко, на границе с Финляндией. Подорвался на старой мине, спасая мальчишку призывника. Мальчишка выжил, Степан нет. Я бываю у него чаще. Почти каждый месяц, когда я здесь.

В погранзону меня пускают без звука и пропуска. После того как я нашёл сейф с документами и безымянную могилу пограничников, о которой никто даже не догадывался, меня знают в погранотряде все. Бывает, и живу на Стёпкиной заставе по несколько недель. Хожу то со свободным от службы офицером, то с одним из прапорщиков по отдалённым ручьям, речкам и озерцам. Нахожу, разумеется.

В тех местах и бои были и концлагерь. Бои местного значения. Сколько народу в них полегло, посчитать так, и не смогли, ну а уж похоронить руки до сих пор не доходят, а «погранцы» всё делают, молча и без пафоса. Найдём, достаём и сами хороним без понтов чиновничьих на их кладбище у обелиска капитана Степана Коляды.

За Стёпкиной могилой смотрю я сам — не осталось у него родственников. Только я. Ну и «погранцы» разумеется. Сына Степана и его жену, Настю, дочку «Шатуна» убили финские каратели в декабре сорок второго года, когда во второй раз окружили партизанский отряд. «Шатун» с Алевтиной выжили, Настя с новорождённым сыном нет. Тогда же погиб и отец Афанасий — старый священник, ушедший в глухие карельские леса ещё в конце двадцатых годов.

Это отец Афанасий Степана с Настей повенчал, а «Шатун» документ выписал как командир отряда. Так что жили они как муж и жена честно и перед богом, и перед людьми. Не пошла Настя со Степаном через линию фронта на сносях, побоялась что не дойдёт, а Степан остаться не мог. Он в приказ был вписан, что подполковник мне выдал.

Ох как финнам целых полтора года икалась гибель дочери и внука убитых горем командира партизанского отряда и его жены. Кровавыми слезами финские фашисты умылись. Несколько рейдов «Шатун» в Финляндию сделал никого, не щадя при этом. Летом сорок четвёртого они погибли. Всем отрядом. Никого не осталось. Их могила на том же острове, где они в сорок первом укрывались. Рядом с Настей, маленьким Сашкой и отцом Афанасием.

Детей и жён генерала и старшего лейтенанта-пограничника и Катерину с только что родившимися детьми Ристо, Степан, Фёдор и Костя с примкнувшими к ним партизанами и бойцами Красной Армии вывели летом сорок второго. Почти через год после гибели Малахова. Прошли формальный фильтр и ушли воевать.

Здорово тот приказ при проверке их действий пограничникам помог. Да и документы убитых немцев и финнов, собранных моими друзьями за год контрразведчиков, удивили прилично. А уж посылка «Шатуна» с журналом боевых действий, разведданными, деньгами и прочими ценностями вообще поразила всех наглухо. Всякие там были деньги — и советские, и немецкие, и финские, и ценностей немало. Специально ведь, по моему совету, собирали.

Фёдор погиб в сорок третьем под Курском и похоронен, как и тысячи таких же, как и он солдат и сержантов в бескрайних русских полях. Гвардии капитан Константин Фёдоров лежит в братской могиле в Берлине. Из нас всех он один дошёл до столицы фашистской Германии. Надпись вот только оставить не смог — погиб седьмого мая сорок пятого.

Летом и осенью я живу здесь. В той самой деревне, где жили «Шатун», Алевтина и Настя. Рядом с их бывшем домом я свой дом поставил. Недалеко от памятника. Каждый год в начале августа ко мне приезжают внуки Катерины, уже и правнуков с собой привозят и друзей. По всем нашим могилам я их провожу. Не ради могил, нет. Ради памяти и чистоты души.

Ловим рыбу, собираем ягоды и грибы, спускаемся на байдарках, ездим на моторках на острова. Показываю свой природный зоопарк: лосей, волков, семейство лис и даже знакомую пару медведей. В этом году у них появился первый медвежонок. Не забываю про гнёзда разных птиц с птенцами, бескрайние леса и заливные луга. Здесь красиво. И теперь спокойно. Без войны.

Первыми бываем у лейтенанта Горелова и Мишки Новосельцева — друга Сашки Малахова. Там, у моста. Я большой обелиск поставил, совсем недалеко от дороги. Ребята из поискового отряда курган помогли насыпать, да камнями обложить.

Потом у охотничьей заимки, на той стороне озера, где старшина остался, трое пленных красноармейцев и двое бывших полицаев. Старшину я первого нашел. Хорошо он лежит. Прямо под большой сосной. Выросла она, сильная стала, могучая. Укрыла старшину кроной, охватила корнями, засыпает каждый год иголками. Не стал я его тревожить. Оставил так. Не нужно ему. Сроднился старшина с землёй, за которую погиб. Остальных мы всех собрали и в братской могиле в деревне похоронили.

Мы у того озера обелиск металлический сварили со звёздочкой и всеми именами. Никого под ним нет, но рыбаки с охотниками туда постоянно приезжают. Заимка там и по сей день стоит — место удобное. За обелиском не один я присматриваю — родственники приезжают на катерах, а зимой на снегоходах. Родственники бывших полицаев, но о том, что те мужики полицаями были, только один я знаю.

Следующий обелиск на острове политрука Яковенко. Тот остров вообще место стоянки туристического маршрута. Его теперь в народе островом имени Яковенко называют. Много на том острове правильного народа останавливается. Современного, энергичного, молодого, и душой чистого.

Не нашёл я родственников политрука в безумной Украине, хотя искал несколько лет. Не нужен, оказался молодой коммунист самостийной стране, но выяснилось вдруг, что у него много родственников в стране нашей. Фамилия такая распространённая оказалась, что написать ребята из поисковых отрядов смогли далеко не всем, но откликнулись очень многие. И приехали некоторые и приезжают летом теперь постоянно и детей привозят и даже своих родителей. Так и навещаем мы теперь всех.

Всех навещаем. Кроме нас с Александром Малаховым. Не нашёл я нас. Знаю, где мы погибли, но речка там уж быстрая очень. Унесла она нас с Сашкой, смыла кровь и осколки нашей последней гранаты. Ну и хорошо. Большая у нас могила, быстрая, прозрачная, шумная. Бьётся меж камней, стремительно вырывается на плёсы, звенит комарами, зудит мошкой, перекликается голосами редких рыбаков и туристов.

Когда я умру меня похоронят здесь же — в этой реке и на этом месте. И мы с Сашкой наконец-то встретимся. Не будет у нас привычной могилы, но нам этого и не надо. Я знаю, сержант войск НКВД Александр Малахов думает так же. Для нас с ним главное память. Наша с вами память. Не могилы и обелиски, не речи и празднества.

Я вот помню Сашу Малахова, и Катерина помнит и ребята поисковых отрядов и рыбаки-туристы. Все Катины родственники и друзья их, и офицеры Стёпкиной погранзаставы, и молодые солдаты каждый год, сменяющиеся в этом глухом углу нашей страны. И пока мы помним. Пока ходят по лесам, полям, степям и болотам поисковые отряды никто не забудет тех, кого они нашли и находят каждый год. Не забудет и тех, кого пока не нашли.