Мартин Романо - Всадники бури
последним, что запечатлело его угасавшее сознание, было бледное, перекошенное от страха лицо Дарейны. И ее глаза, большие, серые. В них застыло какая-то страдальческая обреченность. Но всего одно неуловимое мгновение — и эти глаза вдруг стали темно-зелеными, с резвящимися злорадными искорками. Они смеялись.
А теперь Конан неподвижно лежал на холодном каменном полу. Вокруг него был мрак. Быть может, уже мрак самой преисподней? Ну, уж нет! Конан был жив. Обессилен, подавлен, возможно, даже лишен рассудка, но жив! Не об этом ли говорило — отчаянно кричало — невыносимое ощущение пустоты в желудке, когда кажется, что не брал ничего в рот уже несколько дней?! Конан снова попытался чуть приподняться, но и в этот раз его старания не увенчались успехом: он не смог даже опереться на локти. От сильного напряжения все его тело охватила дрожь, усилилось чувство голода.
На какое-то время киммериец погрузился в сон (или всего лишь задремал — трудно было определенно сказать), и сновидения, посетившие его, были мучительны. Это была череда коротких, порой даже совсем мимолетных сцен, в каждой из которых Конан неизменно ощущал на себе чей-то пронзительный насмешливый взгляд. Проснулся он с навязчивым чувством неясного брезгливого страха. Вокруг, как и прежде, было непроглядно темно. Да и вообще, как будто бы ничего не изменилось, разве что пустота в желудке напоминала о себе еще громче. И еще… киммерийцу теперь казалось, что здесь, в этой пугающей будоражащей воображение темноте, он был не один.
Конан напряг слух, силясь различить что-нибудь, но тщетно. И все же киммерийца почему-то ни на миг не покидало чувство — нет, это была уверенность! — что рядом с ним находился еще кто-то.
Ему пришло в голову, что, возможно, это был туранский полководец.
— Зулгайен?! — с взволнованной надеждой произнес он, то ли спрашивая, то ли окликая. Его голос прозвучал удивительно тихо.
Никто не ответил.
— Кто здесь? — не успокаивался Конан, и теперь в брошенной им в темноту фразе прослушивалось бессильное раздражение.
И снова ответа не было. Только вот тишина стала как будто напряженней, темнота — зловещей. Минуло, наверное, всего несколько мгновений, но для киммерийца они протянулись целой вечностью. Конан опять почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, однако теперь ощущение это возникло наяву, и — как сильно ни хотелось бы, — невозможно было избавиться от него.
Наконец киммерийцу удалось приподняться. Он сел, спиной прислонившись к стене, дрожащими от слабости руками опираясь об пол. Он ждал. Сам не знал, чего именно, только был уверен, что вот-вот должно было случиться что-то, безумный кошмар, вырвавшийся из болезненного сна. Каждый нерв киммерийца предупреждал о неотвратимой опасности.
И вдруг — как апогей воцарившегося напряжения — раздался смех. Он был совсем не громок и мелодичен, но звуки его мучительно резали слух Конана. Все внутри киммерийца судорожно сжалось, даже сердце как будто замерло. Конан неотрывно глядел в ту сторону, откуда исходил смех, хотя по-прежнему ничего не различал в темноте. По его телу прошла теплая полна, она ослабила хватку напряженности, подкатила к горлу и вырвалась наружу отчаянным воплем:
— Хватит! — Конан сперва услышал его, и только спустя несколько мгновений сообразил, что это выкрикнул он сам.
Смех резко оборвался, и во вновь наступившей тишине было нечто пугающее. Конан снова ждал чего-то.
— Боишься?! — вдруг прошептал у самого уха киммерийца женский голос (несомненно, тот самый, что некоторое время назад смеялся). — Да ты весь трясешься! Несчастный! А я-то думала, ты — храбрец, — женщина шептала, настолько приблизившись к киммерийцу, что ее губы то и дело касались его уха, а необыкновенно горячее дыхание обжигало ему кожу. Ладонь незнакомки опустилась на плечо Конана, а ее пальцы гладили его шею.
— Кто ты?! — хрипло спросил киммериец, и из-за подчинившей все тело слабости намек на вызов в его тоне прозвучал почти беспомощно.
— Ты и сам знаешь, кто я, — ответила она, чуть повысив голос на последних словах и тем самым подчеркнув собственную значимость.
— Серидэя?! — с ненавистью процедил сквозь зубы Конан.
— Конечно, — отозвалась она, снова понизив голос до коварно-вкрадчивого шепота. — Та самая, ради встречи с которой ты явился сюда. — Серидэя тихонько засмеялась.
— Я приехал за вендийской принцессой, — хладнокровно возразил Конан.
— Вот уж нисколько не удивил! — по-прежнему смеясь, ответила верховная хранительница. — Я догадывалась, что с твоей стороны это вовсе не визит вежливости, — с нарочито укоризненным оттенком в голосе добавила она. После этого замолчала, будто обдумывая что-то, потом, чуть отстранившись от Конана (тот понял это, потому как уже не чувствовал прикосновения к своей кожи ее жаркого дыхания), произнесла: — Между прочим, никакой принцессы здесь уже нет.
— Разве?! — с презрительным недоверием в голосе протянул киммериец. — И где же она, если не здесь?!
— Умерла, — отрезала в ответ Серидэя. Конан с издевкой хмыкнул.
— Не веришь? — спросила верховная хранительница, снова приблизившись к Конану.
— Нет! Не верю, — ответил киммериец.
Серидэя громко усмехнулась.
— Да откуда тебе вообще знать, — воскликнула она, так громко, что в ушах у Конана даже зазвенело, — была ли здесь когда-нибудь вендийская принцесса или нет?! Поверил бредням давно выжившего из ума отшельника?! Ха! Если пожелаешь, я могу созвать сюда тысячу таких отшельников, и все они в один голос будут уверять тебя в том, что никакой принцессы нет и никогда не было в моем замке!
— Тысячу?! — с насмешкой повторил за ней киммериец. — Однако же, должен признать, ты очень великодушна! Тысячу! Но не стоит так утруждать себя! Мне было бы вполне довольно слов и одного, но только… такого, которому я бы сам счел разумным поверить! Йелайский отшельник внушает мне доверие.
— Глупец! — небрежно протянула верховная хранительница. — Твоему хваленому отшельнику, в действительности, известно не больше, чем любому другому шарлатану, — она вздохнула.
— Ну, а если так, то почему же ты держишь меня здесь?! — усмехаясь, возразил Конан.
— О! — Серидэя вяло рассмеялась, с ответом же не торопилась.
Рука киммерийца стремительно метнулась к ней (в ту сторону, откуда исходил голос верховной хранительницы) и, крепко схватив ее за тонкое запястье, потянул к себе. Конан настолько ослаб, что, наверное, его силы сейчас хватило бы только на то, чтобы притянуть к себе кошку. Однако Серидэя вовсе не сопротивлялась ему.
Она охотно прильнула к его груди, одной рукой обвила его шею (другую руку киммериец по-прежнему сжимал в своей ладони) и с придыханием прошептала:
