Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус
Грохот копыт обрушился внезапно. Будто этот проклятый всадник не по дороге скакал, а с неба свалился. Арлетта взвизгнула, метнулась в сторону. Думала – к кустам на обочине, а оказалось – совсем наоборот.
– Ёж рогатый, против шерсти волосатый! Куда тебя несёт!
Грозное ржание раздалось прямо над головой. Не придумав ничего лучше, Арлетта упала, свернулась клубочком, прикрыла голову руками. Не убьёт, так покалечит. И тогда конец всяким танцам, тогда только одно – милостыню просить. У самого уха бухнуло так, что земля дрогнула. Арлетта снова взвизгнула. Но не от удара. Оттого, что её яростно схватили за плечи, подняли и встряхнули, как пыльный коврик.
– Разуй глаза! Слепая, что ли?
– Да, господин разбойник, – выдохнула злосчастная плясунья. Ой, опять ляпнула что ни попадя. А как его ещё называть? Один, на бешеном коне, пахнет лесом, костром и немного порохом. Одет, судя по шороху, в кожу и замшу. Разбойник и есть.
Разбойник не обиделся. Должно быть, в запале не разобрал, что она бормочет. Встряхнул ещё разок, отодвинул, чтоб разглядеть как следует.
– Хм. И вправду слепая. Кто такая? Чего в лесу делаешь?
Ну, это просто.
– Не гневайтесь, господин. Мы бедный шпильман, поём и пляшем, делаем разный трюк, до города не доехали, в лесу заночевали, а взять с нас нечего, потому народ тут скупой, подают плохо…
– Шпильман?
– Фигляры. По-здешнему скоморохи.
– Ага.
Ну вот, успокоился вроде. Дух перевёл. Конь его, правда, всё ещё бесится. Топчется, фыркает.
– Скоморохи, значит. А скажи, не видала ли ты…
– Не видала, господин. С пяти лет ничего не вижу.
– Тьфу. Ну, это… нет ли с вами такого… ну… росту высокого, правое ухо порезано…
Ой. Арлетта сделала глупое лицо. Старательно захлопала ресницами. Мол, где уж мне. Не вижу ничего. Откуда мне знать, что у кого порезано.
– Ну не видала, так, может, слыхала, – не унимался разбойник, – поёт хорошо. На лютне играет, так что все с ума сходят. Вы же на месте не сидите, везде бродите. Может, встречали такого, что музыкой и песнями на хлеб зарабатывает?
Так. Попался ночной брат. Свои отыскали. А это куда хуже, чем стражники.
– Не знаю ничего, – слабо пискнула Арлетта и нырнула вниз, выворачиваясь из крепкой хватки. Кнут или сразу попробовать молот?
– Врёшь! – уверенно заявил разбойник.
– Р-р-р-гав! Гав! Гав! Гав!
У Арлетты аж слёзы на глаза навернулись. Фиделио! Защитник ты мой единственный!
– Арлетта!
Недолго думая, кинулась на голос, едва не полетела через бросившегося под ноги Фиделио, но всё же удержалась.
– Беги! Они тебя нашли!
Рука ночного брата, ухватившая её и задвинувшая за спину, была твёрдой. Никуда он, конечно, не побежал. И не потому, что не мог. Вздохнул тяжко и пробурчал с отвращением:
– А, это ты.
– Я, – отозвался безмерно довольный разбойник, – а это, никак, ты, пропажа наша печальная. Его уж двадцать раз отпели, оплакали, а он, глядите-ка, живой. И на свободе. И даже собачку себе завёл.
– Это моя собака, – выпалила Арлетта.
– Гав!
– А девица у тебя в этот раз неказистая какая-то, – продолжал изгаляться разбойник, – и, надо же, всего одна.
– Заткнись, – бросил ночной брат. Сунул в руки Арлетте верёвку.
– Брысь в повозку. Сиди и не высовывайся. А ты… ну что ж. Пошли, поговорим.
Глава 19
Арлетта честно сидела в повозке, обняв недовольного, то и дело порывавшегося сбежать Фиделио. За полотняной стенкой разбойничий конь ржал и взбрыкивал, не желая мириться с тем, что его привязали к грязной плебейской повозке.
С другой стороны, у костра, беседовали мужчины. А Арлетта слушала так старательно, что даже уши шевелились. Всё боялась, что ночного брата начнут убивать или пытать, чтоб сказал, где краденые сокровища. Но пока беседа шла мирно.
– Чё это у тебя с лицом? – поинтересовался разбойник, жадно выгребая из котелка остатки каши, которые Арлетта намеревалась сберечь на утро, – прямо узнать нельзя. Били, что ли, сильно?
– Это отмоется.
– Ого. Хорошая личина. Большой мастер делал. Теперь ясно, почему тебя до сих пор не нашли.
– А ты как меня нашёл?
– От самых Волчьих Вод за тобой иду.
– Угу. Так и знал, что эта птичка выйдет мне боком.
– Скажешь тоже, птичка. Ворон чёрный, здоровущий, страшнющий. Наши сразу решили – привет с кладбища.
– Ну извини. Оставить там всё как есть я не смог, а белой голубки под рукой не оказалось.
– Не хотел, чтоб тебя нашли, лучше б оставил. Наши всем скопом подхватились и туда. Шутка ли, три недели тебя по всей стране с фонарями ищут, и тут, нате вам, птичка вещая-зловещая письмецо принесла. На кровавой тряпке, да кровью написанное. Умеешь ты радовать. Всех на уши поставил. Я, правда, сам не видал, чего там творилось. Попозже туда добрался.
Ложка скребла по дну котелка, выгребая последнее. Разбойник с хрустом пережёвывал пригорелые корочки, и речь звучала невнятно.
– Пока они туда-сюда метались, как курицы заполошные, и, ясное дело, опять тебя не нашли, я пошёл по придорожным трактирам расспрашивать. Особенно баб и девок. Не видали ли тебя, всего из себя распрекрасного, или, может, голосок твой чудный слыхали. Но нет. Будто начудил в Волчьих Водах и в эти самые воды канул. Так я чё подумал. Таскался с тобой долго и потому знаю: как бы ты ни прятался, какие бы личины ни примерял, одного не скроешь.
– Ну?
– Лишь одно ты, пока жив, делать не перестанешь. По делам твоим я тебя и нашёл. И скажу – наследил ты знатно.
Арлетта похолодела. Значит, ночной брат не только с ними перед публикой ломался, а ещё и ремеслом своим промышлял. На отъезд из страны собирал, должно быть.
– В Чернопенье в этом, в деревнях придорожных… – невнятно продолжил разбойник, облизывая ложку, – где один, где двое, где семейство целое.
Арлетте стало тошно. Знала ведь, конечно, с кем дело имеет. Ночной брат, не красна девица. Работать ему зазорно, а убить и ограбить совесть, стало быть, позволяет. Хотя у них совести нету. У них же эта, ночная честь. Каждый промышляет, как может. Но сидеть рядом с убийцей, есть из одного котла и знать: только что он вот этими руками… Ой, тошно.
– Ну и чего ты хочешь? – равнодушно спросил ночной брат.
– Как чего? – звякнула ложка, брошенная в котелок. – Тебя уж заждались. Велено в любом виде доставить.
– Живого или мёртвого?
– Э… лучше живого. Но могу и того, мёртвого. Или
