История Золушки - Макс Мах
– Верните его домой, Кира Дмитриевна, и я признаю ваш баронский титул. Обещаю, морганатического брака не будет. Станете княгиней Курбской, родите Якову наследника или двух…
– Я…
– Да, знаю я, что вы истребитель! – поднял голос император. – Выйдете в отставку полковником. На парадах будете присутствовать в форме. Что-то еще? Пожалуйста! Я сегодня щедрый, как никогда. Зачнете ребенка, я сам Якова в строй пошлю. Хочет летать, пусть летает! Родите, пойдете следом. Полк дам… И во флот переведу, – криво усмехнулся Иван, вспомнив, видно, про черную форму. – Что-то еще?
– Самую малость, – грустно усмехнулась Кира. – Надо, чтобы Яков захотел. И замуж меня взять, и с фронта в тыл уйти.
– Так сделайте так, чтобы захотел! – не сказал, выплюнул император.
Его настроение менялось так быстро, что и не уследишь.
– Я… – Как ни странно, но такой резкий поворот разговора лишил ее слов. Она просто не знала, что сказать. – Я…
– Да, вы! – кивнул император. – И не делайте вид, что не понимаете!
Но она, и в самом деле, не понимала. Вернее, кое-что понимала, но отнюдь не все.
– А почему?.. – все-таки попробовала кое-что уточнить.
– Потому что силой не вышло! Пробовал! – Иван взял графин и наполнил рюмки по новой. – Ну что мне его, в крепость сажать, чтобы не летал?
– А почему без звания и наград? – спросила Кира.
Впрочем, ответ был очевиден, могла и не спрашивать.
– Сбить русского летчика и само по себе честь, – объяснил император очевидное. – А ну как в кокпите истребителя сам князь Курбский, а?! Рюрикович, удельный князь, родич императора…
– Но ведь другие летают…
– Летают, но не удельные князья и не принцы крови, – возразил император. – А если и появляются на передовой, то не под своим именем. Правило одно для всех, Кира Дмитриевна, и для авиаторов, и для моряков, и для бронеходчиков. Это мы в первый год войны героев из себя строили, а нынче, сами знаете, просто воюем. Такова жизнь.
– Но есть ведь и другие женщины…
– Были, – пыхнул папиросой император. – Но ничего хорошего из моих матримониальных усилий не вышло. Еще хуже стало. Князь не мальчик, да и память у него долгая…
«Что же ты такое ему сделал, ваше величество, что теперь со мной вынужден о таком говорить?»
– Но он же знает, что мы сейчас говорим…
– Знает, – согласился император. – И спросит. Но нам и скрывать, собственно, нечего. Я вас, Кира Дмитриевна, расспрашиваю о положении на фронте, о войне в воздухе, то да се. Вы же ас и на войне чуть не с первого дня… Согласны?
– Согласна. – А что еще ей оставалось сказать?
Однако, если начистоту, то Кира была совсем не уверена, с чем именно она согласилась. Не знала и думать не хотела. Тем более обсуждать. Но и Яков… Что ж, Яков ее об этом разговоре так и не спросил. Ни в тот день, ни назавтра, ни при возвращении на базу.
Лишь ближе к вечеру десятого дня их нечаянных каникул, когда сидели в том же кабаке, где все, собственно, и началось, он посмотрел ей прямо в глаза и вдруг спросил:
– Что скажешь?
* * *
– Что скажешь? – спросил Яков после долгой паузы.
– Полагаешь, должна что-то сказать? – как ни странно, она сразу поняла, о чем он спрашивает.
– Ничего ты не должна, – покачал он головой. – Я просто спросил.
– Он хочет, чтобы ты вернулся. – Простые слова, а дались с трудом.
– А ты, Кира? Чего хочешь ты?
«Он что, мысли читает?»
Возможно, что и так. Но могло случиться, что Яков просто знает. И не важно откуда. Не суть, как узнал. Узнал. Знает. Спрашивает. Задал вопрос. И вопрос кажется вроде бы несложным. Но это не так, потому что вопрос совсем не о том, о чем Кира говорила с императором.
«Что такое любовь? – Вот о чем спросил ее Яков. – Кто я для тебя и на что ты готова пойти ради меня?»
«А ты? – Ей и самой хотелось бы знать, кто она для него и все остальное, что хотят в таких случаях знать женщины. – Почему ты молчишь, если тебе есть, что сказать?»
– О чем ты, Яков? – зло усмехнулась Кира. – Какие желания могут быть у комэска?
И в самом деле, ей ли мечтать! Побывала в волшебной стране, сходила на бал к королю, пора и честь знать.
– Разные желания…
Вот этими словами он ее удивил. Опять угадал или все-таки знал? Понял то, в чем она и сама себе боялась признаться? Прочел в глазах и «между строк»?
– Что ж, Яков, не стану врать, – Кира успокоилась вдруг, как случалось с ней обычно во время воздушных боев.
Ушли сомнения, отступили эмоции. Разум очистился, и на нее снизошла кристальная ясность. Тишина. Покой. Смерть.
– Что ж, Яков, не стану кривить душой, – сказала Кира, бестрепетно принимая его взгляд, – я не отказалась бы стать княгиней Курбской. И деток от тебя родить… И полковничий мундир примерить… А он мне, между прочим, перевод на флот обещал. Каперанг, каково?! Черный мундир с золотым шитьем… И во дворце твоем сказочном пожить мне тоже хочется, – добавила через мгновение, – но не судьба. Ведь так?
Она хотела еще сказать, что любовь – это подлая тварь. Она, сука, толкает порой женщин на такое, что в здравом уме никогда не поймешь, зачем и отчего. Отпустить, например, любимого мужчину в бой и самой уйти в зенит, к глазам Бога, в бога, в душу мать!
– Забудь! – потребовала она таким тоном, что он не посмел ей возразить. – Плесни, будь добр, на посошок, и поехали!
И они поехали. Выпили на посошок, сели в его внедорожник и поехали. Но между «тем» и «этим» они сказали друг другу то немногое, что каждый из них, как выяснилось, хотел услышать от другого. И вот это было главное, а все прочее… Прочее тлен!
Сука любовь, как говорят в Петрограде на Лиговке, она такая. Отменяет законы, меняет ориентиры. Выворачивает душу наизнанку, корежит ее и ломает, но все, познавшие настоящую любовь, – взаимную, а не безответную, если что, – в конце концов, обретают счастье. На мгновение или на вечность, не суть важно. Счастье не имеет скалярных изменений, только качественные.
И они вернулись на аэродром, будучи абсолютно, запредельно счастливы, хотя свидетели их возвращения увидеть в них этого внутреннего сияния так и не смогли. Полковнику Сиротину доложили просто и по существу: пьяные-де оба, как сапожники, и помятые, словно мартовские коты…
*
