Выход воспрещен - Харитон Байконурович Мамбурин
— Штош ты не сказала, куда идём! — тоскливо взвыл я, глядя на это богатство и вспоминая плеер, — Я б деньги с собой взял!
— Зачем? — удивленно наклонила голову набок девушка, — Это не те журналы! «Плей-бой» на входе!
— Сама ты плей… гёрл! Я на программиста учусь! — опустошенно выдохнул я, коротко объясняя непонятливой китайской публике о пролетающей мимо меня возможности купить нечто полезное и актуальное.
— Для тебя бесполезно! — отбрили меня с пренебрежительным взмахом рукой, — Всё на английском! И китайском! И…
— Я знаю английский!
О, снова выпала в осадок. Аж глазки в кучку собрала. Стоит прямо такая миленькая, губками плямкает, глазками хлопает. Прелесть, а не девушка. Куколка, буквально. Зато трахается, как разгневанная кошка из тазика с водой вырывается, только наоборот. Если б только со мной, была бы вообще идеалом. Правда, еще и чебуреки есть. Нельзя хотеть замуж женщину, не зная, как она делает чебуреки. Всё проходит, чебуреки остаются. И любовь к ним вечна. Чебуреки скрепят любые мои отношения. Три вещи вечны: смерть, желание иметь более мощный компьютер… и чебуреки.
— Я что-нибудь придумаю, — наконец, разродилась дочь китайской земли, — Дома есть. Иди в кабинет! Проверь все! Скажи про машину! Пи-ро-жок!
И удалилась задумчивым слегка деревянным шагом под заинтересованными взглядами окружающего нас делового узкоглазия.
А я что? Сунул в карман пачку денег, которую простой советский работяга заработал бы лишь года за полтора, да пошёл в озвученный кабинет, на двери которого была лишь аккуратно нанесенная белая краска, да цифра «3». Постучал вежливенько, а затем и вдвинулся внутрь… чтобы увидеть перед собой склонившегося в поклоне с руками по швам человека. Тот, впрочем, быстро разогнулся, блеснув очками и улыбкой, а я как-то сразу понял, зачем меня вообще взяли с собой.
На мой лист хищно и вежливо смотрел, продолжая несмело улыбаться, самый настоящий японец.
Глава 15. Шахтёрская канарейка
— С твоей пассивной экспатией понятно, что ничего не понятно, Изотов. Ясно лишь что мозголомам надо от тебя держаться подальше. Что у тебя с первой способностью? В деталях.
— Я превращаюсь в псевдоматериальный неоднородный туман, которым почти не могу управлять.
— Изотов… я это и прочесть могла. Что ты ощущаешь?
— Ощущаю, что меня нельзя ударить током, Нелла Аркадьевна!
На самом деле всё куда больше и глубже, но меня раздражает как окружающие замалчивают милую особенность Палатенца меня долбать этим самым электричеством. Безэмоциональная полупрозрачная засранка слишком привыкла, что ей дуют в жопу все эти режиссеры, заслуженные артисты, иностранцы и прочая околокиношная публика, ну а кому есть дело до Вити? Никому. Саму Юльку тоже хрен обвинишь — способ стимуляции работает? Работает. А если работает, то надо применять. Вот и приходиться говниться.
Вообще, я уже из-за своих способностей фобию приобрел, причем нешуточную. Боюсь теперь пылесосов. Сильно очень. Ощущение, когда тебя, только что занимавшего целую комнату и при этом испытывающего определенное ощущение тесноты, трамбует в мешок на четыре литра… бррр. Врагу не пожелаешь. Я после этого скукоживания матом два часа разговаривал и чай хлестал как не в себя. Представьте себе, почтенная несуществующая публика, как будто бы вас втягивает в себя собственный анус? Да-да, вот это самое колечко мышц, которое вы можете сжать и частично расслабить. Вооот, а теперь представьте, что у вас там всё. Руки, ноги, глаза, уши. Всё в колечке жопы!
Кошмар. Одна радость — пылесосу приходит каюк. Не выдерживает его конструкция моей тяжести.
А так да, ощущаю всё в пределах своего «тела». Одновременно вижу, слышу, осязаю. Если сосредоточусь и захочу, то могу даже понюхать или ощутить вкус. Это еще не всё, скорее забавные мелочи. Основная прелесть смены состояний в том, что происходит с разумом. А именно — я сам становлюсь как Палатенцо, то есть, на меня прекращают действовать эмоции. Инерция остается, да, то есть разумом я злюсь, радуюсь, возмущен и так далее, эмоциональные процессы прорабатываются, но новым возникать неоткуда. Отсюда и родилось первое полезное применение этой способности.
Пришёл я, значит, с лекций, тетрадки положил, душ принял, пожрать разогрел, разогретое сожрал, с Юлькой погавкался, а затем чаю сделал, и к себе в комнату. Там я раздеваюсь догола как какой-то там извращенец, а после этого начинаю читать себе лекции. И раз в пять минут становлюсь туманом на краткий промежуток времени. Информация запоминается и прорабатывается просто на «ура»! И это только то, что могу сейчас. Потенциал у моей туманной трансформации по словам Нины Валерьевны был ого-го какой. Но надо было работать над собой. Много.
— Знаешь, Изотов…, — надо мной воздвиглась, иначе и не скажешь, внушающая оторопь фигура валькирии, чьи длинные роскошные волосы с такого угла зрения казались хищными змеями, нацелившимися мне в лицо, — Знаешь, чьи дела чаще всего попадают мне на стол? В очередь на ликвидацию? Дела умников. Не настоящих «злыдней», даже не двинутых «доброхотов» и не «гнильцов», а сраных умников. Знаешь, почему? Потому что эти умники замалчивают некоторые из своих способностей. Желают оставить в тайне. Но потом, в один прекрасный момент, пользуются этими способностями. Не тренированными, не оцененными, неизвестными. Знаешь, какой процент жертв среди невинных советских граждан приходится на таких умников?
— А зачем вы это мне говорите, а? — прищурился по-ленински я на блондинку меж её грудей, — На что это вы намекаете? Думаете, в моем положении что-то скрывать есть хоть какой-то смысл?
— Ты мне скажи, Изотов, — мрачно сверкнула на меня женщина предгрозовым фронтом глаз.
Я почувствовал, как крышу снова слегка уносит, как в тот раз, когда эти милые люди едва не устроили мне сеанс вивисекции. Не то чтобы срывает прямо планку так, что я готов укусить эту смертоносную женщину за сиську, но достаточно, для того чтобы гнусно ухмыльнуться, а затем прочеканить пару фраз, глядя матёрой государственной убийце, поселившей меня с невыносимым живым шокером, прямо в глаза:
— Ни хрена вы, Нелла свет Аркадьевна, не верите,
