Территория Левиафана - Влада Ольховская
– Это если рассматривать с точки зрения благополучия одного человека. А если руководствоваться благом колонии?
– Не понял…
– Не понял, потому что не хочешь понимать, – заключил Феррис. – Все ведь на виду. Колонии нужны меры. Это основа обороны, пропитания – всего! Мы – проводники между людьми и океаном. Но превращение в мера требует определенного уровня самопожертвования, а люди по природе своей эгоисты. Им близка позиция «кто угодно, но не я». У нас и так проблемы с новыми рекрутами. Особенно с теми, что поумнее. Но их и вовсе не было бы, если бы они увидели, что им предстоит превратиться вот в это.
Он снял шлем – такого Оуден не ожидал. Стоило бы, наверно, но… Он оказался не готов, причем ко всему. И к тому, что из-под шлема на пол пролилась вода. И к существу, которое теперь наблюдало за ним непроницаемо черными глазами.
В Феррисе все еще узнавался человек, но уже с трудом. Черты сильно исказились, лицо расширилось, нос стал почти плоским, а ноздри увеличились, как и рот. Бровей, ресниц и волос больше не было. Глаза, черные, как у всех меров, стали гораздо больше, овальной формы, несвойственной людям. За все то время, что Оуден наблюдал за ним, Феррис ни разу не моргнул.
Впрочем, длилось это недолго. Старший мер снова надел шлем и поспешил подключить его к остальным доспехам… Нет, не доспехам. К скафандру. Теперь многое воспринималось иначе.
– Ты ведь больше не можешь дышать на воздухе? – спросил Оуден.
– Самостоятельно – нет, только с поддержкой оборудования. Так выглядит финальная форма нашей мутации, Оуден. Процесс действительно не прекращается, но не «никогда», а много лет. За эти годы очень многие меры умирают, так и не узнав, что их ждет. Нет смысла запугивать их такой правдой! Остальные же, а нас немного, к определенному возрасту достигают мудрости, помогающей нам принять эту долю.
– Ловко выкрутил! Но давай по делу… О каких сроках мы говорим?
– У каждого по-своему. Новички вроде тебя ничего особенного не замечают по меньшей мере пять лет.
– А именно в этот срок умирает большинство меров? – невесело усмехнулся Оуден.
– К сожалению. Некоторые и десять лет живут без перемен. Но после этого срока все сталкиваются с определенными… особенностями.
– Это какими же?
– Начинаются проблемы с дыханием. Чешуи становится больше. Постепенно развиваются сложности с психикой, интеллектуальными способностями, памятью, эмоциональным контролем. Как ты можешь наблюдать по мне, это не критично даже на финальной стадии мутации. Но это нужно принимать во внимание.
– Вот почему власть передается добровольно?
– Именно так, – кивнул Феррис. – В какой-то момент лидер начинает чувствовать, что слабеет. Не физически – в этом плане наши тела лишь набирают силу. Но острота ума уходит. Это допустимо для воина, не для лидера, и при первых проявлениях таких перемен лидер выбирает себе преемника.
– А этот преемник… он знает, что ждет меров в будущем?
– Он должен знать. Еще несколько лет они работают вместе. Но когда прежний лидер замечает, что изменения его внешности постепенно становятся очевидными, он надевает доспехи и никогда больше не снимает их, полностью передавая власть своему преемнику.
Вот и цена всей байки про почет! Колонистам годами внушали, что получить доспехи – это очень почетно для мера. Такими воинами нужно восхищаться, их нужно уважать. Но никому и в голову не приходило полюбопытствовать, а что же скрывается под маской.
Оуден понимал, почему меры так поступили. Он бы и сам вряд ли согласился, если бы знал всю правду! Даже ради детей Беттали… Он бы, скорее, попытался украсть для них лекарство, а потом понес бы наказание. Отработал бы долг в техническом отделе, да хоть на казнь бы согласился, лишь бы не превратиться в… это.
Но случилось то, что случилось. Ноэль предупредила его, что обратной дороги нет, а теперь вот Феррис это подтвердил. Рано или поздно Оуден станет монстром… Или не станет. Потому что оставался один весьма действенный способ хотя бы частично сохранить человеческий облик: смерть.
Пока думать об этом было рано, Оудена интересовало кое-что другое.
– Почему ты говоришь мне об этом? Я все еще новичок. Только потому, что я спросил?
– Нет. Потому что именно ты спросил именно у меня. Я кое-что должен тебе, Оуден.
– Когда я начал этот разговор несколько дней назад, ты готов был меня ящерам скормить.
– У меня было время все обдумать, и я понял, что мой долг перед тобой достаточно важен, чтобы сделать исключение.
– Какой еще долг?
Оуден и так прекрасно знал, что нет никакого долга. Очередная подстава! Потому что даже если бы Феррис хотел сделать исключение, он уже не лидер, а Седар бы такого не допустил. Ему просто было любопытно, как старший мер выкрутится на этот раз.
Однако Феррис остался спокоен:
– Я очень хорошо знал твою мать. И я причинил ей зло… Тебе разве не хотелось знать, почему она так сильно ненавидела меров? Обычно в колонии к нам относятся иначе. Но я стал мером именно из-за нее – а потом отомстил ей за это.
Вот теперь Феррис действительно застал его врасплох. Оудену и в голову не пришло бы приплести к этому свою мать! Да, она относилась к мерам не так, как другие. Ну и что? Имела право!
Ему почему-то казалось, что разумного объяснения такому поведению матери нет, да и не нужно оно. Теперь все изменилось.
– При чем тут вообще моя мать?
– При том, что я любил ее, – ответил Феррис, и голос его звучал так спокойно, будто не было в мире факта очевиднее. – Любил настолько, что хотел обладать ею. Должен был! Я не был согласен на роль любовника. Я должен был стать ее мужем, а она стала бы моей женой.
– Но она решила иначе?
– Это очевидно, если учитывать, в кого я превратился. Она предпочла другого. Она согласилась выйти за него замуж.
– Моя мать никогда не была замужем! – возразил Оуден. Неприятное предчувствие уже появилось и лишь нарастало.
– Не была. Потому что я не позволил ей. Я не мог повлиять на ее выбор – но мог лишить этого выбора. Я принял роль мера только ради того, чтобы убить твоего отца. Я знал, что мера, пусть даже совсем молодого, не накажут за такое, а саму историю замнут. Я торжествовал!
– Но зачем?! – поразился Оуден. – У меров не может быть жены! Ты все равно не смог бы получить ее.
– К тому моменту я уже знал, что моей она не будет. Но не будет тогда ничьей! Я сразу сказал ей, что любой муж, которого
