Дикий, дикий Запад - Екатерина Лесина
Главное, что печатки.
И медальки. Ну, медальоны то есть. Правда, их не герцоги носят, а бароны вроде. Или баронеты? И вообще, чем одни от других отличаются? Ладно, это неважно.
Значит, просто прибираем золотишко. И надеемся, что средь найденного – а золотишка на покойнике, как я успела убедиться, немало – будут те самые символы власти, которые так вперлись сиу.
– Извини, – сказала я на всякий случай. Не знаю, бессмертная ли у него душа, и где она, в пекле мается или сопит у меня над ухом, главное, чтоб не мешалась.
Перстней на сухих пальцах, которые рассыпались, стоило прикоснуться, уместилась дюжина. И главное, собирала я их на карачках, ибо с костей золото сваливалось, разлеталось и одна финтифлюшка даже под трон закатилась. Вот знала я, что тут подвох! Не может этакая громадина сплошною быть.
Деревянный он.
Ну, я за колечком руку сунула, не сразу само собою, даже подумала сперва, что не стану сувать, но усовестилась. По закону подлости может статься, что этот вот перстенек хиленький и окажется тем самым ну очень нужным сиу символом власти.
Руку я сунула и поняла, что трон-то внутри пустой!
– Эдди! – завопила я, уже не стесняясь особо. А что? Тихо тут. Покойники не в счет. Они стерпят. – Трон внутри пустой!
И совсем легла. Лежа оно лучше видно. Правда, пока мне видна была только пыль, что несколько сродняло меня с этим местом. Вечно Мамаша Мо ругается, что у меня под кроватью пылища и беспорядок. Так что про меня говорить, когда у самого Солнцеподобного тоже под троном не убрано.
– А что под ним? – доорался до меня Эдди.
– Пыль!
Я чихнула и нос вытерла, правда, от этого чихать только сильнее захотелось. Ну, и руку сунула опять за колечком треклятым. Еще подумалось, что я вот тапочки свои под кровать прячу. И кружки, когда удается с чаем наверх прошмыгнуть, и книги, и прочие очень полезные вещи. А что, если и…
Представился вдруг наш Император.
Ничего такой мужчина, повышенной солидности и на троне. Сидит он, значит, сидит, а потом устал, и… куда ему совать этот венец со скипетром вместе?
Гм.
Но, с другой стороны, неприлично Императору под троном шариться.
С третьей… он же Император. Кто ему скажет, что прилично, а что нет? Тем более пальцы мои наткнулись на что-то, совсем даже на кольцо не похожее. Это что-то было гладким, и сразу зацепить не вышло. Я пыхтела, матюкалась, позабывши уже и про императоров, и про остальное, но выцарапала-таки длинную коробочку самого древнего вида.
Узкую.
И высотою в два пальца. В такой дудки хранить хорошо. Или… почему бы и нет? Может, у здешнего императора, или как они там его величали, увлечение имелось.
Я коробку попыталась открыть, да не вышло.
Потрясла. Прислушалась. А если пустая? С другой стороны, кому взбредет в голову прятать под троном пустую коробку?
Нет, прихвачу.
А там, внизу, и решу, что к чему. В общем, остальное золотишко я кое-как распихала по карманам. А что не влезло – не влезло много, – скинула на шелковую мантию. Благо за сотни лет та даже не выцвела. Умели же делать.
Так, с мешком в одной руке, с коробкой в другой и карманами, набитыми золотишком, я и спускалась. А спустившись, сунула все сиу.
Только та не взяла.
Шарахнулась.
И сказала:
– Пора. Если желаем выбраться до темноты.
Выбраться я очень даже желала. И не только я.
Глава 24
О том, что женщины всегда найдут общую тему для разговора
Чарльз все-таки сделал слепок города. Пусть издалека, но все одно видны были и грязные скопления лачуг, и великолепные, пронизанные заходящим солнцем стены дворца. Слепок он перенес на камень, который захватил с собой скорее по привычке, чем и вправду надеясь увидеть в пути что-то интересное.
– Идем. – Эдди сплюнул и передернул плечами. – Гадостное место.
Заговорил он только здесь.
И не он один.
Из города уходили быстро. И отступление это больше напоминало побег, им по сути своей и являясь.
Чарльз запомнил немногое.
Бесконечные лабиринты дворца и после – сада, который за прошедшие годы должен был бы одичать, но не одичал, а умер. Деревья, кусты, травы и цветы стояли словно пеплом припорошенные. И стоило сделать шаг, этот пепел поднимался, кружился, шептал, что не стоит спешить.
Что он помнит, каким все было в прежние времена.
И готов рассказать. Если, конечно, Чарльз задержится.
Чарльз лишь прибавлял шагу, подозревая, что если возьмет и задержится, то его тут и оставят. Прочие пепла то ли не видели, то ли силы воли хватало внимания не обращать. А он…
Он споткнулся, когда из пепла вылепилось лицо Августы.
– Чарли, – позвала сестра.
И Чарльз остановился.
Он прекрасно отдавал себе отчет, что этот пепельный призрак – не настоящая Августа. Что ее здесь нет и быть не может, но все равно остановился.
Замер, вглядываясь в такое родное лицо.
– Чарли, ты уже уходишь? Не уходи, Чарли. Мне так плохо без тебя!
– А ну пошла отсюда! – рявкнула Милли, и тишину сада разорвал выстрел. – А ты не стой дураком, не видишь что ли, Силу тянет.
Голова и вправду слегка закружилась. И потому, когда его подхватили под руку, Чарльз не стал возражать. Более того, рядом с этой женщиной он чувствовал себя в безопасности, что казалось совершенно неправильным, ибо женщина должна ощущать себя в безопасности рядом с мужчиной.
Но так уж вышло.
Сад сменился дорогой.
Домами.
Вот и снова площадь с ее туманами, которые сделались ярче, красочней. И теперь, пожалуй, Чарльз мог увидеть куда больше, чем прежде.
А он отвернулся.
И крики умирающих еще долго неслись в спину, пока не сменились мерзким шепотком:
– Это ты во всем виноват! – Голос раздавался прямо в голове, такой холодный и строгий. – Ты был плохим братом, поэтому она ушла.
Кажется, Чарльз споткнулся, но упасть ему не позволили.
– Опять? – Темные глаза Милли смотрели серьезно. – Эдди позвать?
– Не надо! – Голова еще не отошла от прошлого раза. – Просто… ругает.
– Что виноват?
– Ага. И тебя?
– Ворчит, прям как Мамаша Мо. Та меня вообще дьявольским отродьем называет, – сказала Милли доверительно. – Один раз даже водой облила. Святой.
– И как?
– Да никак… сказала, что слабо освятили, если мои бесы при мне остались.
– А…
– Эдди тоже поливала. Но не из ведра! – Похоже, данное
