Каурай. От заката до рассвета - Александр Артемов
Мысленно послав его к Сеншесу, одноглазый сделал усилие. И рухнул в траву пластом. Ловушка захлопнулась.
— Дяденька, тебе плохо!
Не стой столбом, дурак! Сделай что-нибудь! Плесни ему в лицо водой! У тебя же в том колодце было много воды, ну и где она вся? Эй, не вздумай тут у меня умирать, слышишь! Тебе еще стольких нужно убить!
— Без тебя знаю… — отмахнулся одноглазый не в силах противиться нахлынувшей усталости. Откинул голову и прикрыл уставший глаз. Короткая передышка не помешает… А потом…
А потом он может не проснуться.
* * *
…разбудил его запах мертвечины.
Он дернулся и открыл глаза — и без того мрачную рощу затопила непроницаемая тьма. Лишь местами ее разгонял скупой свет, ручейком льющийся с неба. В этом потустороннем сиянии гуляли тени, раздавались голоса и выл ветер, пронизывающий до костей.
— Гвин…
Он хотел подняться, но боль помешала ему — тело сковала железная колючка.
— Гвин… — шептали бескровные губы.
Она появилась так тихо и внезапно, что казалась призраком. Ее стройные ноги ступали по траве так мягко и плавно, словно их хозяйка была невесомой. С каждым ее шагом смрад все усиливался, а зубья вгрызались в мясо, словно пила, лишая его разума и превращая в животное, которое просто хочет жить.
Когда луч света коснулся ее кожи, обнажилась и чудовищная рана, пересекавшая ей грудь с животом — от шеи до пупка.
Он затрепетал от одного вида этой черной отметины. Он знал, кто оставил эту рану.
— Гвин… ведь это сделал ты, — раскрылись ее губы в страшном оскале. — И сделаешь еще много-много раз.
Теперь смрад стал непереносим, а зубья пилили и пилили его несчастную плоть.
Он не хотел этого, но рука сама потянулась к рукояти гигантского меча. Пальцы сомкнулись и потащили его из проклятых ножен. Меч не сопротивлялся.
Она подошла вплотную — ее зубы сомкнулись на его кричащих губах, а меч все глубже и глубже вонзался ей в грудь…
* * *
Он проснулся, дрожа словно в горячке — все в той же роще, у того же дерева, но никакого небесного света не было и в помине. Как и колючки. Как и ее.
Тьма стояла стеной, мрак разгонял лишь дрожащий свет от костра. Спасенный им мальчуган сидел перед горящими поленьями и помешивал в котелке что-то вкусное. Закипало.
— Проснулся?
— Что?.. — одноглазый помотал головой, силясь сбросить печать кошмарного сна. Боясь услышать тяжелые шаги из темноты. В голове все шумело, тело ломило так, что любое движение тут же отзывалось в каждой косточке.
Уже ночь? Отключился, стоило только прилечь…
— Я спал?..
— Почти сразу вырубился. Уж и сильно ты умотался, дяденька!
— Да уж… — нахмурился одноглазый и потер затекшую шею. Он впустую проспал целый день, бестолочь, словно и нет у него за спиной плаща из забот. Теперь лишь Сеншес ведает, в какую сторону направила свои метла ведьмина упряжка. Значит, эта бешенная скачка пропала зря, и ему снова придется искать иголку в луже с дерьмом.
Вдобавок он и пальцем пошевелить не может, чтобы не скривиться от боли. Прекрасно. К тому же, мальчишка все еще жив. И он тоже.
Чума, Проказа, Тиф и прочие Сеншесовы жены. Ловушки не было?.. Он слишком хорошо знал ведьмино коварство, чтобы просто так отбросить эту мысль. Но вот он сидит у костра — целый и невредимый, пусть и помятый, как старый бурдюк.
— Я накормил твою кобылу и чуть ослабил ей подпругу, — глянул на него из-под непослушной челки мальчуган, облизывая ложку. — Но вот распрягать не решился.
— Зря, — устало ухмыльнулся одноглазый и сощурился в ту сторону, где действительно угадывались черты его скакуньи. Тоже живой, пусть и страшно вымотанной. Щелкун все еще лежал в сумке и помалкивал. Они были далеко от деревни, и здесь магия вся вышла — слава святым и смелым.
— Красотка очень не любит, когда ее боятся.
— Ух, и злющая она! Ты ей походу спуску не давал.
— Как тебя звать-то?
— Игриш, но ты можешь звать меня Гриш, если хочешь. Это я должен тебя благодарить. Если бы не ты… даже подумать страшно.
— Ты просидел там всю ночь?
— Похоже на то… — поджал губы паренек. — Думал, что еще чуть-чуть и точно душа выскочит — так холодно было. Все надеялся, что кто-нибудь из солдат все-таки вспомнит обо мне и сжалится. Но нет. И как я не простыл…
— Что они забыли в вашей деревне? — спросил одноглазый, подсаживаясь поближе к огню. Глупый вопрос — сам же видел мертвых вояк, которых смерть застала со спущенными портками. Отчего-то глаз у них не было.
— Пришли на постой, — горько ухмыльнулся Гриш. — Ну, как они это называют. Маришку долго мучили и бросили в колодец, когда натешились. Я пытался ее вытащить, но она уже была… — он хлюпнул носом. — Наверное, сильно ударилась, когда падала, и наглоталась воды. Потом и я отправился вслед за ней. Мне повезло больше.
— Это как сказать, — хмыкнул одноглазый. — А дальше?
— Дальше? Ничего, — пожал мальчик плечами. — Я сидел внизу и держал Маришку — не хотел, чтобы она потерялась. Приходилось слушать, как «веселятся» наверху. А потом… Не знаю, но произошло что-то еще. Что-то нехорошее. Запели рога, начали кричать и кричали долго. А потом все оборвалось в один момент, и начался пожар.
— Иными словами — к ним наведался Дикий Гон.
— Шутишь?..
— Если бы, — сплюнул одноглазый в костер. — Полчища ведьм всегда летят в места, где бушует война. Поля битв и разоренные селения их вотчина. Смерть и огонь везде, а сильные мира сего слишком заняты войной и грабежом, чтобы обращать внимание на тылы. Никто не помешает ведьмам забрать любого, чтобы бросить в пасть к своим темным божкам. Или набрать послушников — оставшиеся без крова крестьяне сами слетаются к ним, как мотыльки на огонь.
— Наши из храма, про которых ты спрашивал… Думаешь их забрали!?
— Кто знает… Возможно, им удалось сбежать и укрыться в лесу. В храме все вверх дном, море крови и запах… гнили, — одноглазый снова сплюнул. — Хорошо бы порыскать и поискать выживших, но думаю скоро они сами найдут нас. После заката бегать по лесу — гиблое дело. Знаешь, что находится там, дальше?
— Болота, — поежился мальчик. — Если зайти совсем далеко.
— А что на болотах?
— Об этом только деды знали. Но мы туда не ходим. Гиблое место.
— Ведьмы любят глухие и гиблые места. Иногда там можно откопать… всякое. Древние курганы,
