Патриция Селайнен - Отступник

Бежать, бежать отсюда. Прямо сейчас. Нет, лучше на рассвете… Сначала надо отдать последний долг учителю. А потом к людям. Броситься в самую гущу, даже в грязь. Все перепробовать. Влезть в шкуру жертвы и палача. Любить и ненавидеть. Продаваться и покупать. Пресмыкаться и парить. А потом сбросить все прилипшее, наслоившееся, чужое, как змея сбрасывает кожу. Очиститься и стать судьей и творцом, созидателем грядущего, в котором не будет места Злу.

Когда он родился,

Ревел океан, А ветер ярился,

Могуществом пьян. И давшие живнь

В том увидели знак. Промолвила мать:

«Это будет моряк».

Песня аргосских моряков

Хвала Митре, наше плавание оказалось удачным, — произнес тучный чернобородый человек и, крякнув, одним махом опорожнил золотой кубок.

— Я бы не спешил возносить хвалы Подателю Жизни, почтенный Эмерико, — осторожно возразил суровый крепыш с обветренным, иссеченным шрамами лицом.

Беседа происходила под шелковым тентом на корме небольшого торгового судна. Пузатый купеческий барк недавно отчалил от берегов Куша и направлялся в Аргос с грузом слоновой кости, ценного дерева, произраставшего только в самом сердце Черных Королевств, и золотого песка.

— Почему бы нет? Попутный ветер надувает парус «Дельфина». Клянусь своей ненасытной утробой, такой славной посудины не сыщешь нигде от Барахов до Асгалуна, а ты, мой славный Дьониджи, лучший кормчий на всем побережье. — Благодушный купец, хозяин барка, снова наполнил свой кубок. — Посмотри, как благосклонно взирает на нас золотое око Митры. Недаром же десятая часть того, что несет «Дельфин», отойдет храму Светозарного Владыки. Промочи глотку и возрадуйся жизни!

Слова аргосца не были пустым бахвальством. Его держава обрела величие благодаря искусству мореходов и мастеров, строивших надежные суда из дуба, который произрастал по берегам речки Хорот. Подданные славного короля Мило не уставали повторять, что ни один флот не сравнится с аргосским. Даже надменным зингарцам приходилось делить с ним господство над Западным океаном, ибо вспыльчивые аргосцы никому не давали спуску. Сами о себе они говорили в шутку, что кровь их наполовину состоит из вина и потому так горяча.

— Кто-то должен приглядывать за черными бездельниками, которых ты приобрел в Куше, — напомнил кормчий.

— Ну-ну, не брюзжи. В Мессантии они пойдут за хорошую цену. — Чернобородый похотливо хихикнул. — Говорят, эти скоты неутомимы в любовной схватке, и потому многие высокородные дамы выкладывают за них немалые денежки, не торгуясь.

Дьониджи брезгливо поморщился и вылез из-под тента.

— Я знаюсь только с портовыми шлюхами, — процедил он сквозь зубы. — Но сдается мне, любая из них целомудренней кривляк, обряженных в шелка. Да, раз уж мы заговорили о шлюхах… Я кликну Бренну и Амирис. Эти веселые блудницы не дадут тебе скучать.

Кормчий перекинулся парой слов с моряками, управлявшими рулевым веслом, бросил взгляд на большой прямоугольный парус, простеганный для прочности кожаными ремнями. Пробираясь к высокому загнутому носу, окованному железом — это защищало корпус при столкновении с кораблем неприятеля, заглянул в трюм, где томились невольники — главный товар, поставляемый Черным побережьем. В ноздри ему ударил тошнотворный запах застоявшейся воды, смешанный со смрадом испражнений.

— Хорошо, если хоть половина рабов не передохнет от лихорадки, — проворчал Дьониджи.

Его опасения были не беспочвенны. Хотя путешествие от Куша до Аргоса занимало не так уж много времени, гнилостные испарения успевали отравить живой груз. Ужасная скученность способствовала тому, что лихорадка косила чернокожих. Выживали только самые сильные. От голода и лишений их когда-то гладкая и блестящая кожа становилась дряблой и цветом напоминала уже не эбеновое дерево, а мертвый пепел, так что работорговцам приходилось втирать в нее смесь сажи, лимонного сока и пальмового масла, дабы придать надлежащий вид товару.

Кроме рабов в трюме перевозили грузы, которые не могла попортить вода. Там можно было увидеть и огромные амфоры для жидких и сыпучих товаров. Сосуды плотно укупоривали и заливали воском или асфальтом. Все самое ценное хранили на палубе, в носовой части. Здесь же находилась амфора с питьевой водой. От морских волн палубный груз защищали решетки из прутьев, обтянутые промасленной кожей.

Среди прочих сокровищ, собранных на борту «Дельфина», были две рабыни, искушенные в любовных играх. Они сопровождали сладострастного Эмерико во всех его путешествиях. Амирис, смуглая стигийская танцовщица, тоненькая и гибкая, как змейки, которые водились в гибельных песках за Стиксом, умела бешеной пляской разжигать пламя в крови. Рядом с ней белокожая бритунка Бренна казалась стыдливой смиренницей. Однако ее невинно потупленные голубые глаза и влажные алые губы, которые она то и дело облизывала розовым кошачьим язычком, будили вожделение так же неизменно, как неистовые содрогания медного тела Амирис.

Когда кормчий подошел к палатке, под пологом которой юные обольстительницы лакомились финиками и сваренными в меду орехами, бритунка подарила ему томный взгляд из-под золотых ресниц.

— Когда же ты направишь свое судно в мою гавань, доблестный Дьониджи? — пропела белокурая сирена.

Амирис встала на четвереньки и, плавно покачивая полушариями грудей, заключенными в золотые чаши, двинулась к аргосцу. Искусительница прогнула спину, задрала кверху узкое лицо, откинув назад копну иссиня-черных змеистых волос, и замурлыкала, как кошка, норовящая потереться о колени хозяина.

Кормчий отскочил от шатра как ошпаренный, а дерзкие насмешницы захохотали. Бесконечные пересуды о том, какие украшения господин купил для них в Шеме, и обсуждение его мужских достоинств, которые обе прелестницы оценивали не слишком высоко, не могли развеять скуку, и девушки развлекались тем, что поддразнивали сурового Дьониджи, а тот шарахался от них, словно от змей.

— Похотливые твари, — прошипел кормчий. — Как вас еще не затошнило от сластей? Вы набиваете ими рот с утра до вечера. Ступайте живо к господину! Ему скучно, — злорадно добавил аргосец, приметив, как капризно надулись пухлые губки бритунки и скривилась лукавая мордочка Амирис.

— Ну вот, ублажай его в такую жару, — пожаловалась черноволосая красавица. — Еще заставит плясать…

— А много ли он выпил? — осведомилась ее здравомыслящая товарка.

— Да похоже, целый кувшин в себя влил. Как только в него влезает? — подивился Дьониджи.