Мартин Романо - Всадники бури
Правитель сидел неподвижно, лишь изредка поднося к губам чашу и редкими скупыми глотками отпивая из нее.
Его лицо скорее напоминало маску. Взгляд темных глаз был непроницаем.
Между тем, правитель был вовсе не спокоен. Каждую частичку его существа, казалось, разрывало от волнения. Больше всего на свете Ездигерд боялся предательства (впрочем, как всякий тиран!)
Он не доверял никому. Так учили его отец и дед, которых прежде тому же учили их отцы и деды.
И с этим глупо было бы спорить. Кому можно было доверять?! Жрецы жаждали власти. А Ездигерду ничего не оставалось, как с горечью признать, что они ее все же имели. Знать, погрязшая в разврате и расточительстве, нисколько не заботилась о делах государства.
Дворяне давно забыли, как держать боевое оружие, не желали обучать военному мастерству своих рабов.
Но ведь Туран испокон веков существовал за счет завоевательных или, вернее сказать, грабительских войн.
Простой люд — нищие крестьяне и ремесленники — люто ненавидели своего правителя, хотя (и слава Эрлику!) их ненависть была слишком бессильна, чтобы вызывать опасения. Армия?! За последние годы она становилась все малочисленнее и слабее.
По телу Ездигерда пробежала вдруг быстрая судорога.
Он вспомнил о захваченном в плен Зулгайене — лучшем туранском полководце.
Этому человеку правитель, в самом деле, доверял. Доверял как никому другому. Зулгайен был уважаем в государстве, да и повсюду за его границами.
Ездигерд по праву гордился своим генералом, но… было между ними какое-то непонимание, возможно, даже сдерживаемая неприязнь. Причем сам правитель находил ее оскорбительной для себя.
По сути, Зулгайена не в чем было упрекнуть. На поле брани он был подобен льву. Его отвага не просто служила примером другим воинам, а вдохновляла их.
Он был умен и дальновиден. Образованию, полученному им в стенах укрытого высоко в горах древнего храма у жрецов Тарима, мог позавидовать сам Ездигерд.
Он был честен и справедлив. К словам полководца прислушивались и правитель, и высшие сановники. Его искренне любил народ Турана. Зулгайен был тем самым связующим звеном Между простым людом и знатью, только благодаря которому возможно было их мирное сосуществование в государстве. И Ездигерд, конечно же, хорошо понимал это.
Ему нравился Зулгайен, только вот… сам полководец почему-то не был расположен к своему правителю, хотя и не выражал явной вражды.
Однако его достоинства и государственная необходимость в нем были настолько неоспоримы, что Ездигерд, со всем своим монаршим великодушием все же соглашался с некоторой натянутостью в их отношениях. Так было до того самого дня, когда вендийцы захватили Зулгайена в плен.
Видит Эрлик, Ездигерд не пожалел бы золота, чтобы выкупить из плена своего лучшего полководца.
Слухи о его скупости были слишком преувеличены. Правитель был бережлив, быть может, даже и не совсем по-королевски, однако никак не считал это поводом для насмешек. Напротив, лично он находил в себе качество это очень положительным и почитал чуть ли не главнейшим из всех своих достоинств.
Но вовсе не бережливость удерживала Ездигерда вызволить из вендийского плена своего полководца.
Нет! Этого ему не позволяли сделать жрецы. Религия Эрлика была главенствующей в стране. Провозгласил ее, при этом с убежденной категоричностью объявив раннюю религию — пророка Тарима ложной, еще прадед Ездигерда Оскавиот.
Он потребовал, чтобы все население Турана от самых низов до потомственных вельможей впредь поклонялись единственному богу — Эрлику.
А не угодившие чем-то Оскавиоту жрецы Тарима подверглись жесточайшим гонениям. Их храмы были сожжены, а богатства конфискованы.
Пострадала также и высшая знать, основная часть которой была связана со жречеством кровными узами.
В то время Оскавиот укрепил монархическую власть в государстве и прибрал к рукам золото свергнутой знати. Прошли десятки лет, и теперь крепко ставшее на ноги жречество Эрлика начало уверенно добиваться власти.
Они владели землями, золотом, рабами, и в целом их богатство почти вдвое превышало королевское. На государственном совете слово жрецов было решающим.
А власть правителя настолько ослабла, что он боялся вступать в открытый спор с ними. Единственной опорой Ездигерда был Зулгайен. Жрецы не любили полководца, хотя и, отдавая ему должное, признавали в нем достойного противника. Пока на стороне правителя был Зулгайен, служители Эрлика не могли рассчитывать на полную власть в Туране. Им это было хорошо известно.
Но как можно было избавиться от полководца?!
Зулгайен был воспитан в храме Тарима. Он не почитал Эрлика за истинного бога и нисколько не скрывал этого.
То есть у жрецов был предлог для того, чтобы покончить с Зулгайеном, предав казни через сожжение на очистительном огне.
Ездигерд, конечно, воспротивился этому, причем столь яростно, что жрецам пришлось все же посчитаться с его мнением. Однако они вовсе не оставили свой замысел и спустя некоторое время принялись с еще большей настойчивостью требовать у Ездигерда расправы над полководцем.
Правитель, со свойственной ему гибкостью, хотя и не очень уверенно отклонял их требования и, уповая на бога (ему было совершенно без разницы — на Тарима или на Эрлика), ждал, когда все разрешится само собой, то бишь без его, Ездигерда, участия.
И вот Зулгайен попал в плен.
Вендийцы знали подлинную цену своему пленнику и хотели получить за него щедрый выкуп.
Ездигерд готов был пойти им навстречу. Но тут вмешались жрецы Эрлика.
Они противились освобождению и возвращению на родину Зулгайена. Грозили настроить против правителя знать, что — понимал Ездигерд — и вовсе уничтожило бы его власть.
В то же время в стране начало расти народное волнение, связанное опять-таки с заточением в вендийском плену Зулгайена. Людей возмущало бездействие правителя. В самой столице и во многих провинциях Турана вспыхивали новые бунты.
Особенно сильное негодование проходило в рядах армии.
Правитель был в полной растерянности. Ведь его казна главным образом держалась на поступлениях от жречества и с завоевательных войн. Ему были жизненно необходимы и жрецы, и армия, а значит, он обязан был считаться с интересами тех и других. Ездигерд оказался меж двух огней.
…За спиной правителя послышались тихие звуки чьих-то мягких приближающихся шагов. Из-за правого плеча Ездигерда плавной, грациозной походкой вышла молодая — лет двадцати семи — женщина.
Черты ее красивого, со смуглой матовой кожей лица были безукоризненно правильны. Темные вьющиеся волосы ниспадали на плечи. Наготу высокого, стройного тела прикрывал длинный хитон из тончайшего шелка природного цвета.
