Штурмуя Лапуту - Юрий Павлович Валин
Сидели за столом, ужинали.
— А сколько у нас времени? — поинтересовалась воровка, аккуратно откусывая от бутерброда с ветчиной.
— Времени вообще или до прояснения сознания епископа?
— До прояснения. Удар же наработанный, наверное, по времени действия тебе известен?
— Тут от дозировки мало что зависит. Цели воспринимают воздействие индивидуально, силу в удар вкладывать приходится с некоторой гарантией, а то иной раз крайне твердолобые попадаются. Думаю, как раз к вечернему колоколу очнется. Можно ускорить, привести в себя, но тогда он не очень просветленный будет, беседовать сложно.
— Понимаю. А если придут, вызывать начнут?
Укс взял еще кусочек хлеба и ветчины:
— Все же епископ. Имеет право замечтаться о святом. На кальвадос не смотри. Тебе не нужно.
— Полстакана не помешало бы. Я со спиртным быстрее соображаю, да и теплее будет, — невзначай заметила воровка.
Укс взял позолоченный кувшин, молча вылил за окно на замусоренную галерею. Журчание растворилось в шелесте дождя.
— Напрасно, — помолчав, сказала напарница. — Хороший кальвадос, высшей перегонки. Глоток не повредил бы.
— На «деле» не потребляй. Потом хоть упейся. Кстати, не знаешь, отчего здешнее кактусовое пойло вдруг «кальвадосом» называется?
— Понятия не имею, — сунула в рот остаток бутербродика, сдержанно запила из бокала. Вода у инквизиторов конечно, того… безгрешная и безвкусная.
— А свинина недурна, — почти в такт мыслям отметила воровка. — Жаль, в мире, кроме свинятины, мало чего хорошего попадается.
— Профессор тоже всегда так говорит, — сказал Укс, думая о том, что напарница обидчива действительно почти как ребенок.
— Профессор мудра, — согласилась с общеизвестной истиной воровка. — Гляну пока картины. Это можно?
— Искусство, как без него.
Вновь пошла вдоль стены, разглядывая выразительные полотна. Укс, стараясь не коситься, доел и допил, неспешно прополоскал рот. Вот нет у воды хорошего вкуса, словно дождевую влагу небрежно отстаивали, хотя епископу-то точно фильтровали. Может, как раз оттого, что фильтрованная…
Да, фильтрованная жизнь имеет свой унылый привкус, Логос охотно подтвердит очевидное.
Встал за спиной воровки. На полотне всё было изображено очень красочно, но мрачновато.
— Темно уже, толком не рассмотришь, — сказал Укс.
— Еще видно. Про жаровни я поняла. Вот те с крючьями… это до жаровен или уже после?
— Это другой поток грешников, — Укс обнял узкие плечи. — Вообще тут по большей части аллегория. Поскольку подъемные цепи изображены чисто условно, технически на таких не вздернешь. Знаешь, что такое «аллегория»?
— Нет. Тоже что-то возбуждающее и согревающее?
— Не злись. Сейчас не злись. Потом будешь. Я знаю, у тебя память хорошая. У меня тоже. Обиды, вредности и долги хорошо помню.
— Даже не думала…
Укс зубами стряхнул с ее головы капюшон и, наконец, поцеловал в шею. Шрама видно не было, только кончиком языка можно его угадать.
— А сейчас уместно? — прошептала напарница, ее вновь начало потряхивать.
Нет, в этом не притворялась. Укс уже слегка различал оттенки создаваемых ею иллюзий. Которые частью не иллюзии. Логос только вздохнет — как у женщин все запутанно. Но хорошо, что их уравнения можно сократить.
Когда подхватил на руки, молчала. Когда, переступив через связанное тело, пронес в спальню, тоже молчала. Когда заново упали на епископскую постель — ни звука протеста, только за шею обнимала. Вот когда съехал пониже и взялся за точеные щиколотки, горячо и невнятно запротестовала:
— Не-нет-нет-нет!
Когда умная и сдержанная женщина столь жарко и многословно возражает, и без Логоса понятно — это она саму себя убеждает. Возражать даме в такой момент бессмысленно, лучше нежнее обнять ее ноги…
Укс считал себя неплохим любовником, возможно, даже хорошим. Ну, так утверждали особы, имевшие возможность проверить. В моментах любви важна гармония: сколько взял, столько и отдал, тогда удовольствие сохраняется и удваивается к обоюдной взаимной выгоде. Слегка на торговую сделку похоже, но что плохого в честной сделке?
Но сейчас что-то пошло не так. Просто хотелось доставить удовольствие. Большое удовольствие. Да, должен остался за прошлую короткую и судорожную любовную сделку. Но то вообще забылось. Словно заново, в первый раз, совсем иначе… И очень нравилось вести мелодию — неспешно, тонко, почти вкрадчиво…
На пение похоже, на беззвучное любовное пение. Воровка то пыталась вырваться, совершенно не желая добиться успеха в сих судорожных попытках, то полностью расслаблялась и отдавалась. Бедра ее нервно сжимали голову любовника, и тут же умоляюще расходились еще шире. В покоях было очень тихо, только шелест дождя за окном и частое-частое дыхание напарницы. Укс нежно и беспощадно продолжал — она впивалась в покрывало ногтями, снова конвульсивно хватала и прижимала подушку к лицу, глуша рвущиеся вопли. Ни один звук так и не прорвался, бешеная тишина огромной летучей мышью кружила под темным потолком спальни.
Это было восхитительно и странно. Укс подумал, что еще никогда не вел мелодию столь полноценно, но связно думать было сложно. Остатки разума переполнили невыносимые впечатления, он играл и смотрел на лицо — обращенное к кружащемуся потолку — истинное лицо особы, способной украсть очень многое, но так редко дотягивающейся до подобных драгоценных ощущений.
Пора, больше она не выдержит. Собственно и он сам тоже.
Воровка его разума заколотила локотками о перину, вновь притиснула к лицу подушку-кляп. Легкие пятки с внезапной силой прижали, пришпорили спину Укса, он угадал эхо далекого крика — любовница вопила где-то в ином мире, в неведомом, но, несомненно, прекрасном.
Да и здесь всё было великолепно. Укса и самого практически разрывало.
Воровка отшвырнула подушку — та отлетела, оставляя шлейф белого пуха, полезшего из разодранной зубами наволочки. Вцепилось ногтями в мужские плечи — чуткий напарник уже был сверху…
Содрогнулись, мгновенно оказавшись едиными…
…О, боги! Каждое совместное движение — раскаленное, ненасытно-тесное до жгучей болезненности — обжигало безумным восторгом. Укс понял что заорет, не выдержит, как мальчишка. Тишины уже не было, кровь тысячью гномских барабанов колотилась в ушах.
— Не…на…до. Тут… закон полнолуния…нет, — прерывисто выдыхала воровка, неистово идя навстречу и не делая попыток отстраниться.
Нет, она права.
Укс немыслимым усилием — вот словно разрываясь пополам — отстранил легкое, жадно выгибающееся тело. Воровка явно была готова протестующее заскулить, но смолчала, взяла себя в руки. Собственно, не только себя. Скользнула за спину любовника, но не оставила брошенным и безутешным центр мужского страдания. О, Логос!, какая массажистка!
До подушки Укс дотянуться уже не успевал, пришлось
