Сводный экипаж - Юрий Павлович Валин
— У-ух. Много.
— Много людей? Эх, дитя пальмы, мныегна. Этот городишко на Баклаву похож. Был у нас такой курортный городишко, пока агрессор… аоблеугрмавыклеосвлд, зрадегнаамерпощна!
Сана от усталости и волнений немедля начало уносить в хвостатость, Энди потянулся пнуть товарища, но обезьяна оправилась сама.
— Утття! Щипаться-то зачем! — взвизгнул гребец.
— У-ухх! Дурь.
— Животное ты, — мрачно и убежденно поведал страдалец. — Отдаленно гуманоидное, в писопу тебя башкой. Я ей про город рассказываю, развиваю ей интеллект…
— Ты рассказывай, а заодно делай что-то, — посоветовал Энди. — А то сидим как на поминках. Это подозрительно. Ладно мы убогие, а ты-то только контуженный.
Обиженный гребец взял ведро и, ворча, ушел на нос барки вычерпывать воду. Энди сидел по-слепецки неподвижно глядя на бухту, слушал порт. Ничего особенного, перекликались грузчики, чуть иные словечки и произношение чем в Глоре, но вполне похоже.
— Хамло, — хорошенько подумав, сообщила обезьяна.
— Если ты про Сана, то напрасно. Тем более взяла привычку ругаться вдовьими словечками. Они туг не в ходу. Бери пример с Гру — он умеет правильно разговаривать.
— У-ухх. Шмондюк. Сан.
— Теперь сказано вернее, но все равно напрасно. Что смысла его ругать? Он тоже был обезьяной, его лечили, учили, но не совсем вылечили.
— Обезьян нет плохо! — запротестовала мартышка.
— Не спорю. Возможно, у обезьян есть уйма скрытых достоинств. Но не во время пребывания в человеческом обществе. Что со спиной?
Манки уухнула сквозь зубы, но выпрямилась. Отучить мартышку ссутулиться, видимо, было невозможно. У нее болела спина, плечи, да и вообще не видела обезьяна никакого проку в неестественно прямой осанке. Но это не повод прерывать пусть и обреченную на
проигрыш партию.
Вернулись моряки.
— Уладили дело, — доктор утер вспотевшую макушку. — Похоже, с нас содрали на пару «корон» больше, хотя Гру торговался как истинно потерпевший кораблекрушение.
— К чему нам лишние подозрения? — юнга выглядел озабоченным. — И так хватит проблем.
— Все же наши бумаги не совсем подошли? — уточнил Энди.
Страховой полис и рекомендательное письмо купцу Купу моряки состряпали самостоятельно. Эти «размокшие и потекшие» листки документами могли считаться только условно, расчет был на удачные обстоятельства.
— Нет, о бумагами проскочило, — успокоил доктор. — Делопроизводство тут неразвито, это не Глор. Тут любая бумага вызывает уважение. Купеческую Гильдию Глорского союза здесь нелюбят, но уважают.
— Ссориться с Гильдией никому не хочется, — подтвердил Гру. — Корабли с запада сюда забредают редко, встретить кого-то точно знающего, что купец Куп помер еще в Великий Поход, мы не особо рискуем. Вот с ремонтными делами можем крепко застрять. У них тут
праздник на носу…
Город Сарканд собирался праздновать княжеское бракосочетание. Событие было значительным и торжества планировались широкие. Возможно, народное ликование затянется дней на десять, а то и дольше. По-крайней мере так случилось в прошлую княжескую свадьбу.
— Богато живут, — удивился Энди. — А что, похороны княгини тоже с таким размахом отмечают?
— Про похороны пока непонятно, — признался юнга. — Последние похороны были давно, а свадьбы идут через год. Это пятая избранница князя. Или шестая. Уточнять было неудобно. Местные полагают, что про их паршивого князя и его семейное положение весь мир знает и судачит.
— Та вообще туг не Европа! — возмутился гребец. — Разврат и мракобесие. Гаремы развели, наетхвжще!
— Про «харемы» ничего не говорят. Но сдается, князь этак остроумно поддерживает свое благосостояние, — пробормотал Гру. — Тут принято подносить подарки властителю. Его Светлость Смелое Солнце Сарканда — скромен. Четверти годового дохода от ткачей, красильщиков и купцов ему в свадебный подарок вполне достаточно. Для воинов, каменщиков и прочих горожан какая-то своя такса, мы пока не запомнили. Мы же к купечеству формально относимся.
— С нас четверть⁈ Да пшел он, вжегногпосамуш! Ханду хеть! Диктатор коррупционный! — понесло Сана…
Гребцу дали воды и промеж лопаток, подождали пока прокашляется и успокоится.
— Закон есть закон, а взять с нас нечего, — сказал Док. — У нас все утонуло.
— Утонуть-то утонуло, только если мы начнем размещать недешевые заказы, то может и всплыть неувязочка. Мы-то чужаки и на самом виду, — Гру как всегда недурно просчитывал вероятный отскок шаров. — В любом случае нужно пока присмотреться, принюхаться…
* * *
Энди брел, постукивая палочкой, заботливо поддерживаемый спутниками. Обезьяна, правда, больше висла на локте слепого — Манки было страшно. Действительно, улица частенько превращалась в истинную канаву, зажатую между двух и трехэтажными домами. Сарканд оказался весьма тесным городом, плотно прилепившимся к скальным обрывам. Обычно улицы здесь шли под наклоном, практически не пересекаясь, лишь иногда смыкаясь и переходя из одной в другую. На подъеме навстречу все время что-то текло, причем, отнюдь не освежающая ручейная влага. Спускаться тоже было несладко — ноги скользили. С канализацией город был незнаком в принципе. Просто счастье, что из гужевого транспорта на узких улицах встречались только вьючные ослы и рабы с корзинами.
— Где-то здесь свершает чудеса этот замечательный лекарь, — заверял Гру, озирая условный перекресток. — Вот Старый проход, а вот Грушевый дом.
— Что, так и называют — Грушевый? — уточнил слепец, разглядывая сквозь тряпичную броню повязки зеленую крону дерева, росшего за высоким каменным забором.
— Достопримечательность, — подтвердил юнга. — Уважают здесь роскошь. Княжеский сад — вообще чудо чудес. Там даже абрикос растет!
Гру побывал в городе уже трижды. Оценил рынок, службу городской стражи, расценки на взятки, уточнил о праздниках и прочем насущном. Купил туфли и платье для обезьяны — как показали наблюдения, в самодельном наряде Манки привлекала многовато внимания — не то, что наряд был дурно скроен, но вот роскошь ткани озадачивала горожан. В тканях здесь разбирались. В остальном столица княжества была так себе. Откровенное захолустье.
— Вон оно — больное око! — обрадовался юнга, углядев вывеску.
— Ухххх-х, — в ужасе пролепетала мартышка, глядя на покачивающийся на веревке огромный тряпичный глаз — рекламный символ был потрепан временем, но яркая багровосинюшная расцветка, очевидно, символизирующая воспаление больного органа, художникам явно удалась.
— Проходим, не писаемся, эка невидаль — глаз из тряпок, — призвал Гру. — Главное, чтобы лекарь пожаднее оказался…
Саркандский специалист по зрению оказался в самый раз — менее чем за две «короны» и смотреть не пожелал. Таких трат чужеземцы себе позволить
