Пепел перемен, Том 4: Ни богов, ни королей - Илья Витальевич Карпов
Шут покинул сад, и даже самый внимательный глаз не сумел бы проследить его путь. Карлик пользовался ходами, что были слишком велики для обычных людей, и ни одна живая душа в замке о них не знала. Тилль нередко прятался там, скрываясь от гнева тех, кто пал жертвой его розыгрышей, а потому некоторые особо суеверные придворные стали считать его демоном или колдуном.
Однажды набожная кухарка даже окатила его освящённой водой и принялась громко читать молитву. Тилль решил подыграть. Он шипел, извивался, а потом обмяк и замер без движения. Когда женщина осмелилась подойти поближе, он ловко вскочил на ноги и ухнул так, что она не устояла на ногах и выронила кувшин, после чего с хохотом убежал.
Прежний Эдвальд Одеринг, тот, что некогда принял карлика ко двору, наверняка оценил бы такую шутку. Но даже нынешнее состояние короля не повод бросать порученное дело. Пусть шутовство нынче при дворе не к месту, но он всё ещё должен наблюдать за юной принцессой, хоть это теперь вовсе не приносило радости.
Тилль с грустью смотрел на плачущую девушку из едва заметной ниши в стене. Обзор отсюда был хуже, чем из-за живой изгороди, но так, по крайней мере, шут не слышал разрывающих сердце рыданий. Вдруг послышались тихие шаги. В саду появилась молодая служанка. Подозрительно оглядевшись, она подошла к принцессе и что-то шепнула ей на ухо. Мерайя утёрла глаза, поправила платье и спешно покинула беседку.
Карлик удивился. Каждая минута жизни принцессы подчинялась строгому распорядку, и, согласно этому распорядку, весь следующий час у неё должен быть урок. Конечно, саботировать занятия девушке было не впервой, но прежде она оставалась в саду: гуляла, дремала или слушала пение птиц. Куда же она направилась теперь? Тилль был обязан проследить.
* * *
Дэйн Кавигер нечасто мог позволить себе просто посидеть в одиночестве. Время обеда ещё не наступило, так что в трапезном зале было пусто и прохладно, и командующему, облачённому в доспех и плащ, это было на руку. Рыцарь гвардии на службе всегда должен быть одоспешен днём и, если несёт караул у покоев, ночью, так гласит присяга. Дэйн вспоминал тот день, когда впервые произнёс её. И вспоминал каждый раз, когда в жаркие дни струйка пота сбегала по его лбу. Но с тех пор, как король вернул разум, исполнять присягу стало ещё труднее: Кавигеру как командующему было велено носить неудобный парадный доспех вместо обычного. Прежде он надевал его только во время караула у трона, теперь же ему приходилось ходить в нём повсюду.
Из-за обилия золотых украшений он был весьма тяжёл и даже дополнительный мягкие вставки в поддоспешник не всегда спасали Дэйна от натирающей плечи тяжести. Так что в этот солнечный день для командующего гвардии было наивысшим удовольствием сидеть на резной деревянной скамье у окна, подставляя лицо свежему ветерку.
Стену трапезной украшало широкий гобелен с изображением двоих монахов под тенистым деревом. Один из них сжимал в руке копчёный окорок, другой же держал кружку, в которой, судя по стоящему позади бочонку, плескалась далеко не колодезная вода. Автор композиции, явно не понаслышке знающий о тяготах поста, изобразил на лицах монахов такое блаженное наслаждение, что во всяком, входившем в трапезную, волей-неволей просыпался аппетит.
Порыв ветра обдал лицо командующего приятной прохладой. Должно быть, сейчас выражение его лица вполне могло поспорить с блаженным удовольствием вытканных на полотне монахов. Когда дверь в зал отворилась, Дэйн лениво посмотрел на гостя через полуопущенные веки.
— Здравствуй, Дэйн, — сухо проговорил верховный казначей.
Старик обратился к нему по имени. Значит не боится лишних ушей, и можно не таиться.
— Добрый день, Явос.
— Вижу, его величество совсем не щадит командующего гвардией, — покачал головой казначей. — Сколько золота на этих доспехах? Десять фунтов? Пятнадцать?
— Не знаю, Явос, да только при Эркенвальдах его было ещё больше. Видишь эту корону? — Кавигер указал на объёмный орнамент в центре нагрудника. — Раньше на её месте был здоровенный имперский орёл. Едва ли не первым приказом, отданным Эдвальдом после коронации, был убрать имперскую символику повсюду, в том числе и на доспехах командующего гвардией. Когда мне велели надеть парадный доспех перед присягой, я благодарил богов, что король принял такое решение. Орёл был больше короны, а значит, тяжелее.
— И всё же, на мой взгляд, это неразумно, — поморщился казначей. — Тратить столько золота на украшение доспеха, который и для боя-то не годится.
— А ещё говорят, что Таммарены свято чтут традиции, — усмехнулся Дэйн. — Но в этом ты прав. Когда я сопровождаю короля по пути в Храм, люди смотрят на мой доспех, провожают меня взглядами. Кто-то глядит с восхищением, но чаще я вижу в их глазах зависть и ненависть. Если б они знали, как тяжело и неудобно его носить, они смотрели бы с сочувствием. Хорошо хоть, его величество не приказал повсюду носить с собой церемониальный меч. Он весит фунтов двадцать и больше походит на позолоченную дубину с лезвием.
— Помню этот меч по твоему посвящению Дэйн, — улыбнулся казначей, но улыбка тут же покинула его лицо. — Однако я здесь не для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Ты не замечаешь, что творится с нашим королём?
— Что ты имеешь в виду?
— Он карает слуг за любую провинность. Достаётся даже фрейлинам. Не удивлюсь, если дело дойдёт до придворных мужей.
— Эдвальд и раньше наказывал за проступки… Разве что наказания стали жёстче. Быть может, он опасается очередного заговора и стремится держать всё под контролем.
— А эти реформы? — не унимался Явос.
— Желает наверстать упущенное, — Дэйн замолчал и прислушался, точно ли никого нет поблизости. — В конце концов, он столько времени был безвольной марионеткой Велерена.
— Но какие реформы! Эти серые отряды, погромы, женщина во главе Церкви Троих… Да и какая она теперь «Церковь Троих», если во главу её поставлен Калантар! — казначей тяжело вздохнул. — Боюсь, мой дорогой Дэйн, мой вывод тебе не понравится. Наш король постепенно превращается в тирана и фанатика, если не сказать, что уже превратился.
— Осторожнее, Явос, — командующий поёжился. — Его величество без пяти минут ваш родственник.
— Ох, ещё и эта свадьба… Я бы не говорил такое, если б не был так напуган. Да, Дэйн, меня пугает будущее страны. Ведь ей угрожают не эльфы и не Риген. Я боюсь, что этот безумный фанатизм, а фанатизм всегда рано или поздно становится безумным, станет тем нарывом, который, если его не трогать, лопнет и затопит страну кровью.
— Кажется, ты слишком долго пробыл в лечебнице, — усмехнулся Дэйн.
— Спроси у Хассера Гвила, каково теперь городской страже, — с жаром сказал казначей. — Должно быть, ему и командовать уже некем: серый орден уже заменил добрую половину городской стражи. Что будет, если король решит сделать их частью гвардии? Или даже поставить одного из них во главу?
— Согласно присяге, командующий гвардией служит королю до последнего вздоха. Лишь тяжелое увечье может стать основанием для освобождения от присяги…
— Или воля короля, — заметил казначей.
— Но даже у королевской воли должно быть основание, — отчаянно возразил командующий. — Традициям королевской гвардии сотни лет. Они нерушимы, незыблемы!
— Как видишь, Дэйн, теперь уже нет ничего незыблемого. Если король отважился на столь радикальные изменения Церкви, то что ему стоит освободить тебя от службы? Ты говоришь об увечье? Будь уверен, если понадобится, тебя им обеспечат, хотя я всей душой надеюсь, что до этого не дойдёт. Фанатичный разум способен на страшное… Помнишь ли ты об Эйермунде Святом, друг мой?
— Да, король из Эркенвальдов.
— А помнишь ли ты, чем он запомнился потомкам больше всего?
— Очевидно, набожностью?
Казначей улыбнулся.
— Называть то, что творилось с Эйермундом, набожностью — это как называть лесной пожар костром. Моя сестра вышла за него, так что я отправился вместе с ней в Энгатар, где вскоре и получил место в казначействе. Я помню те года, Дэйн. Помню, как набожный человек превратился в одержимого безумца. Однажды, когда я был ещё
