Дуглас Брайан - Демоны степей
Все оказалось проще простого. Занятый Аксум, трогательной в своей детской деловитости, Эйке не обращал внимания на чернокожего слугу, присланного сопровождать мастера каллиграфии, так что вымазанный черной краской Инаэро чувствовал себя в полной безопасности. Эйке выглядел довольным. Похоже, дела его шли хорошо. Он даже не подозревал о том, какие беды нависли над его головой. Инаэро ощутил жалость к прежнему хозяину.
По дороге домой он спросил у Аксум:
— Ты часто приносишь Ватару сведения о заказчиках?
— Не будь ребенком! — фыркнула Аксум. — Всегда! Всегда, понял? Для этого Ватар и держит свою каллиграфическую мастерскую. Он, как паук, сидит в центре паутины, и к нему стекаются сведения, сведения, сведения… Кто с кем встречается, у кого какие любовные свидания, кто что продал, какой товар заказал, сколько взял выше подлинной стоимости, — превосходный материал для шантажа, если потребуется. Или для того, чтобы стравить между собой людей. Но… Знаешь, что я думаю?
— Что?
— Ватар — это только часть заговора. Вот что я думаю! Эти сведения нужны еще кому-то. А мы здесь — самое последнее колесо у самой последней телеги. Если им, тем крупным заговорщикам, понадобится замести следы, они просто уберут нас.
— Аксум… — Инаэро остановился посреди дороги.
Остановилась и девочка.
— Что еще? — Она была явно недовольна задержкой. — Я устала, хочу отдохнуть, выспаться…
— Эйке дал тебе денег, я видел… Щедро отсыпал, полной горстью.
— Ну и что? — Аксум вся так и подобралась. — Это мои деньги, они мне нужны! И если ты вздумаешь их отобрать… или проболтаешься хозяину…
Ее рука скользнула куда-то под складки белого покрывала.
Инаэро невесело рассмеялся.
— Я знаю, что ты прячешь там кинжал. Не стоит запугивать меня, Аксум. Я не стану тебя выдавать. И денег твоих мне не надо. Просто то, чем ты занимаешься, — страшная подлость.
Аксум приблизила свое лицо к лицу Инаэро и прошипела:
— Не смей рассуждать о подлости! Ты-то рожден свободным, захочешь — и уйдешь себе на все четыре стороны…
— Да, и подохну от голода, — криво улыбнулся Инаэро.
— А я бы согласилась подохнуть от голода, лишь бы знать, что вольна делать все, что на ум взбредет! Я собрала уже… — Она прикусила губу, не желая называть сумму.
— Сколько бы ни собрала, — неужели ты думаешь, Ватар позволит тебе откупиться?
— Не позволит, — хмуро согласилась Аксум. — Пойдем. Нас уже заждались в мастерской. И к тому же я действительно страшно проголодалась.
Аксум всегда испытывала жгучий голод после работы. И это — несмотря на то, что Эйке выставлял для каллиграфов угощение: фрукты, сладости.
Весь вечер и половину ночи она торопливо записывала цифры, которые сумела удержать в памяти. А затем заснула и проспала весь следующий день, очнувшись от тяжелого забытья только к вечеру.
Ватар был занят: принимал у себя таинственного господина, державшегося, несмотря на довольно невидную наружность, весьма важно и представительно. Более того, Ватар перед ним явно лебезил.
Еще бы! Нечасто Арифин удостаивал его своими посещениями. Обычно Ватар приносил ему краткие выводы из донесений каллиграфов, осмысленных и переработанных самим Ватаром, а тайный совет Ордена на основании полученных данных уж сам решал: какие союзы между знатными и богатыми людьми Хоарезма разрушить, какие наоборот укреплять, кому из «сильных мира сего» (знали бы они!) помогать и впредь держаться на плаву, а кого попросту утопить.
Но чтобы Арифин явился сам!..
— Речь идет о наиболее перспективном нашем члене, — шипел Арифин. — Несметное состояние, столь же необъятная глупость — и страстное желание отомстить. Нам нужен Церинген! Клянусь семицветными узорами Павлина, среди глазков Птицы этот глазок — один из лучших!
— Не могу же я засылать каллиграфов сам, не имея заказа от клиента! — возражал Ватар. — Эйке затевает новые сделки с кхитайцами.
Господин Арифин собрался уже уходить, когда ему пришла в голову новая мысль.
— Кстати… э-э… почтеннейший мой Ватар… Вопрос несколько щекотливого свойства… Дело, которое мы затеваем, не любит свидетелей… Как лучше поступить с каллиграфом, который сейчас наблюдает за Эйке?
— Проблем не будет, — ответил Ватар. Он уже взял себя в руки и говорил совершенно ясным, твердым голосом. — За ним следит рабыня, девчонка. Избавиться от нее — минутное дело. И главное, никто не будет задавать вопросов.
* * *Кое в чем «почтеннейший» господин Ватар ошибся: по крайней мере, среди каллиграфов нашлось бы кому задавать вопросы насчет Аксум. И, самое неприятное: этот «кто-то» был не рабом, а свободным человеком. Инаэро, конечно, понимал, что сведения, полученные путем подслушивания, грозят в первую очередь опасностью ему самому, но тут уж ничего не поделаешь.
Ему еле удалось остаться незамеченным, когда Светлейший Арифин спешно покидал каллиграфическую мастерскую. Впрочем, сам Светлейший был слишком занят собственными мыслями, чтобы заметить жалкую фигуру, жмущуюся к стене и кутающуюся в складки тяжелого занавеса возле двери в господские покои, где и происходил разговор. К тому же, уже стемнело.
Дождавшись, пока стихнут шаги, Инаэро крадучись пробрался на рабочую половину дома и проскользнул в комнатку Аксум.
Девочка спала. Сон ее был, судя по всему, полон неприятных видений. Растрепанные волосы разметались по подушке, она непрерывно ворочалась, бормотала непонятные слова, сжимала в пальцах край покрывала. Инаэро вышел в кухню и попросил у стряпухи горячего питья.
Стряпуха глянула на него почему-то с ехидным прищуром:
— Пить, что ли, захотелось?
— Да… и зябко мне.
— Хм, — отнеслась непонятно к чему стряпуха и полезла за горшком, где хранила мед. — Может, с медом горячей воды?
— Чего угодно, только побыстрее… Знобит. Боюсь, чтобы руки дрожать не стали.
— А ты что с ознобом, что без озноба — все едино косорукий, — неожиданно высказалась стряпуха.
Инаэро обомлел.
— Почему ты дерзишь мне? — он попытался возмутиться, но как-то нерешительно. — По какому праву?
— А вовсе без права, — невозмутимо сказала стряпуха, разводя щедрую ложку меда в большом кувшине горячей воды. — Просто высказываюсь. Над тобой ведь смеются. Ничего у тебя не получится. Напрасно и взялся. Ты, говорят, человек вольный — успокоишься насчет каллиграфии и сам уйдешь.
— Вот это новость! — молвил Инаэро. Сердиться на добродушную стряпуху было невозможно: всякий знал — у нее что на уме, то и на языке. — И кто же это обо мне говорит?
