Туманы и чудовища - Екатерина Анатольевна Шабнова
В какое-то мгновение Леда потеряла сознание – то ли от недостатка воздуха, то ли от перепадов давления. Лишь изредка она выныривала на поверхность. Видела, словно во сне, как гигантская тень Буяна налетает на Тишь, метя в крылья, и как та беззвучно разевает чудовищную пасть. Чувствовала, как разжимаются вокруг нее кольца хвоста, как несется она в темноту океана с высоты птичьего полета и как звенит в ушах один из Рыбных гимнов.
Леда моргнула.
Буян завис в воздухе, будто растерявшись.
Леда моргнула снова – гораздо медленнее. Буян прижал крылья к спине и ринулся вниз.
Сквозь Рыбный хор наконец прорвались звуки бури, и отчаянное рычание, и хлопанье крыльев.
Ей казалось, что она видит, как горят его закатные глаза.
Соленые брызги на лице. Яростное дыхание. Удар.
А потом – наконец, ничего.
Леда очнулась в темноте.
Мокрой, соленой и в удушающей темноте, которая пыталась выжать из нее остатки жизни. Глаза жгло, но где-то там, наверху, блестели молнии, и Леда слабо загребла руками. И еще раз. И еще.
Шторм снова был ее избавлением, и она карабкалась к нему из последних сил.
Ее выключало, как выключает порой лампы на плохо завязанных узелках.
Темнота.
Что-то обвивается вокруг ее тела и тянет, тянет…
Темнота.
Она снова дышит сквозь оплавленные легкие и изрыгает из них океан прямо на темную чешую.
Темнота.
Она дрожит, а потом перестает дрожать. И дрожит снова. Под ней рокочут чужие слова и бьется чужое сердце, она чувствует свой пульс в пальцах под промокшими перчатками.
Темнота.
Она прищуривается – ей кажется или что-то приближается? Буря принесла им что-то громадное… остров? Леда слышала о такой дрейфующей суше от мамы. Она обнимает маму покрепче – потому что кто еще может держать ее в самом сердце бури, у конца всего?
Темнота.
Колени уперлись во что-то твердое и недышащее. Не текучее, как песок. Не щекотное, как трава. Сверкнула молния, и Леда увидела на палубе тень от крыльев Буяна. И чьи-то ноги. Множество ног. Темнота отступила, сменилась бурей и качкой, и Леда готова была расплакаться.
– Л… Леда?
Она знала этот голос. Слышала его в столице чаще, чем свой, – она предпочитала молчать и прислушиваться. Беневолент всегда говорил с упоением. Всегда заговаривал первым и порой забывал остановиться, но Леде это не мешало. Она привыкла.
Леда подняла голову – скула пульсировала, морская соль мешалась на ней с солью крови. Слабые лучи солнца пробивались сквозь отступающие тучи.
На светлых досках корабля, который раскачивался под Ледой, как колыбель, стоял Беневолент.
Глава пятнадцатая, в которой Леда вспоминает
Принца спас дракон. Иногда такое случается.
Не то чтобы это в самом деле был дракон. Не то чтобы он знал, что спасает принца. И не то чтобы тогда, в плотной завесе тумана, это имело особое значение.
Но дракон спас принца. И с этого все началось.
В одно мгновение Беневолент чувствовал, что наконец познал смысл жизни, понял, зачем появился на свет, а в следующее его выдернуло из теплоты всезнания в туман и грохнуло о сырой песок. Он скрипнул на зубах. Беневолент открыл рот, чтобы сплюнуть, но тут же замер: подбородок больно упирался в спрессованные песчинки, под языком колол привкус железа, а перед глазами замерло щупальце – так близко, что Беневолент различал сияющие бирюзой и тьмой чешуйки и тонкие фиолетовые полоски, которые почти сливались с чернотой. Беневолент уже больше двух десятков лет жил на этой земле, но никогда не встречал никого похожего на своего спасителя.
А это был именно спаситель, потому что внутри все горело, и морская вода просилась наружу, и Беневолент, кажется, пытался излить из себя целый океан. Чудовище же нависало над ним, подобно охранной гаргулье на башенках дворца, и придерживало его четырехпалой лапой.
Может, во всем был виноват туман, который клочьями забивал голову: Беневолент не помнил, как оказался здесь. Зато он отчетливо помнил, что это за «здесь», – Инезаводь, самая западная точка королевства. Крошечный городок, который был шахтерским, а теперь утопал в водорослях, серости и чайках. Беневолент знал об этом городке, хотя его не было ни на одной из карт на дворцовых гобеленах – только в стареньких книжках, заполненных еще до его рождения.
Может, во всем был виноват факт, что Беневолент встречал в своей жизни немало чудовищ, и ни одно не походило на это – темное, переливающееся в свете закатного солнца, появившееся ужасно вовремя. Все чудовища Беневолента походили на людей, и ни одно – он точно это знал – не стало бы доставать принца из плена морских волн.
Вот в этом Беневолент был уверен с ужасающей ясностью – в том, что он принц, который сбежал от самого себя. Или принц, который сбежал к себе? Потому что, останься он в Городе-Грозди, он превратился бы в подобие окружавших его чудовищ. А этого Беневолент не хотел.
Потому и сбежал. Все выходило довольно стройно.
Сбежал к морю… потому что его здесь ждали. Потому что здесь у него было будущее. В затуманенном разуме билась настойчивая мысль: ему помогли. Ему помогли, ведь даже самый младший принц Самоцветной династии никогда бы не смог сбежать в одиночку. Нет, подождите. Вернее было бы сказать, что он бы вообще не смог сбежать. Никогда. Ни с помощью, ни без помощи.
Как он здесь оказался?
Беневолент попытался поднять хотя бы голову, чтобы удобнее было изрыгать из себя море. Под ребрами тут же кольнуло, и он зашипел. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять – это были когти. Когти чудовища – спасителя, – который все еще пытался ему помочь.
Дракон, спасающий принца, шел вразрез со всеми сказками, которые Беневолент слышал. Даже в самой известной – в легенде о Каменном драконе, закрывшем собой целый континент, – принц спасал мир и повергал дракона. Но судьба Беневолента, похоже, решила сыграть с ним шутку. Очень неплохую шутку, раз он не был заперт в стенах Города-Грозди, не чувствовал, как сводит зубы от приказов и как жгут под кожей вшитые туда нити.
Такова была реальность младших отпрысков короля: они, словно марионетки, не могли сходить с уготованной им тропы.
Но Беневолент готов был на все, чтобы разрезать свои нити и вернуть себе свою судьбу. Свою жизнь. И если в ней было место чудовищам и убийственной песне, которая обещала ему все на свете, то так тому и быть.
Он выплеснул, кажется, все море – язык кололо от соли и желчи – и поднял голову. Чудовище отпрянуло, и Беневолент не успел даже слова сказать – солнечно-рыжие глаза исчезли в тумане вместе с черными крыльями, и черным хвостом, и… сложно было вспомнить, как оно выглядело. Чудовищно. Но другого вида Беневолент не пожелал бы ни за что на свете. Он ведь был здесь. Был жив. И был свободен.
Беневолент рассмеялся в обесцвеченную туманом пустоту и перекатился на спину, раскинув руки. Кому он был обязан своей свободой, кроме чудовища?
Кинжал! Он потянулся к поясу, но нащупал лишь пустоту. Резко приподнялся – голову повело, мокрые волосы тут же облепили лицо и потянулись ко рту. Беневолент огляделся, ища блеск камней на рукояти или серебро лезвия… что угодно! Он не мог его потерять!
Беневолент вскочил и бросился на мелководье. Зашарил руками по дну, упал, зачерпнув ртом соленой воды. Снова поднялся и побежал по берегу.
Кинжала нигде не было, зато тумана – хоть отбавляй.
Паника разлилась быстрее холода и согрела его. Когда он в последний раз столько двигался по своей воле? На том несчастном балу в Двужилье, где ему пришлось терпеть неудобный воротник и молиться всем богам – кроме Ткачей, конечно, – чтобы не наступить партнерам на ноги. Ткачи… не настанет день, когда Беневолент будет молиться им. Потому что во имя
