Безмолвные призраки Хионы - Влада Ольховская
Отвлеклась Фауста не только на работу, но и на собственное счастье. Странно было думать, что в таких условиях вообще возможно хоть какое-то счастье, но все сложилось само собой. Кристиан ДиНаталь не то что оправдал Гектора, просто прекратил суд, дал понять, что казни не будет. Не самое волевое решение, но все лучше, чем планы Мауро.
Гектор поначалу еще таился, ожидая, что новый глава колонии передумает и все-таки попытается его в чем-то обвинить. Но когда стало ясно, что его оставили в покое, он однажды вечером пришел к Фаусте – без предупреждения и приглашения. А она его просто впустила. Сначала сама себя обвиняла в слабости, но скоро поняла, что в новом мире, полном хаоса, нужно держаться за каждый осколок счастья, подброшенный судьбой.
Они были друг у друга, и ей этого оказалось достаточно. Она совсем не думала о девочке, которая им помогла. Теперь это осознание давило на Фаусту сокрушительным грузом.
После исчезновения Вердад прошло восемь дней. В колонии шептались о том, что пора бы признать ее мертвой. Наверняка же малолетка потащилась одна в равнины и сгинула там! Еще и снегоход, говорят, пропал, все сходится… Но Кристиан с таким признанием не спешил, и за это Фауста была ему благодарна, хотя и понимала, насколько смешны и наивны ее надежды.
Иногда она отправлялась в равнины сама, без Гектора. Она осознавала, что это опасно – особенно теперь, когда за ними начали охоту. Но порой Фаусте требовалось такое одиночество, оно притупляло чувство вины.
Она специально подгадывала время Безмолвия. Любые звуки исчезали, глубокий рыхлый снег просто пожирал их. Во все стороны раскидывала свои крылья сияющая белизна, и становилось ясно, насколько она на самом деле огромна, насколько сокрушительна, и как ничтожны рядом с ней люди. Безмолвие окутывало коконом, забирало тепло, сдавливало барабанные перепонки, призывая глухую головную боль. От него резало глаза, и Фауста жмурилась, потому что ей казалось, что иначе она ослепнет. Планета пыталась ее прогнать, а она просто стояла там, рядом со снегоходом – последней ниточкой, связывающей ее с миром людей, последней дорогой домой.
В тот день она снова проходила испытание Безмолвием, и ей казалось, что финал зависит только от нее. А потом Безмолвие рухнуло, рассеченное высоким детским криком:
– Фауста!
Она распахнула глаза слишком быстро, и сияние снегов ослепило ее. Когда зрение вернулось, Фауста все же смогла разглядеть хрупкую детскую фигурку, спешащую к ней со стороны ледяных глыб. Такую тонкую, будто ненастоящую… и все равно реальную.
Оцепенение длилось пару мгновений, а потом Фауста бросилась навстречу девочке, чтобы обнять ее, закружить, прижимая к себе. Ее сейчас не смущало даже то, что Вердад была с ног до головы покрыта красно-бурой ледяной коркой, это все казалось такой мелочью по сравнению с тем, что девочка осталась жива.
– Где ты была? – спрашивала Фауста, провожая Вердад к снегоходу. Там у нее были с собой плед и капсула с горячим настоем, это должно было помочь. – Великие небеса, как же ты выжила тут одна?
Но ничего толкового Вердад пока объяснить не могла, ее трясло от холода и шока, она лишь шептала, что за ней гнались и ее ни в коем случае не должны найти.
Это Фауста понимала и сама. Несложно догадаться, кто ее преследовал, и даже к лучшему, если они поверят, что девочка мертва. Поэтому Фауста привезла Вердад в город тайно, в свою квартиру, и никому ничего не сказала.
Лишь ближе к вечеру, когда они втроем – она, Вердад и Гектор, – собрались на кухне, девочка заговорила. Она рассказала, как ее преследовали, как она укрылась в туше мертвого снежного демона, потеряла сознание и обнаружила, что ее не нашли. Но ее снегоход преследователи все-таки забрали, она заблудилась и не нашла бы нужный путь, если бы не увидела Фаусту.
Глядя на нее, Фауста с горечью признавала, что ребенком Вердад уже не будет. Тут не в возрасте дело, слишком много она увидела и испытала, слишком серьезными стали темные глаза. Это было неправильно – но необратимо. И неизвестно, сколько еще таких вот девочек и мальчиков лишатся детства, прежде чем закончится эпидемия.
– Завтра мы отведем тебя к отцу, – сказала Фауста. – Все ему говорить нельзя, он, увы, не поверит. Надо придумать такую версию, которая заставит его подобрать для тебя толковую охрану.
– Рано еще к отцу, – покачала головой Вердад. – Это не все. Помнишь, я сказала тебе, что меня подстрелили?
– Помню, конечно, давай я посмотрю!
Она уже видела кровь на одежде девочки. Но если Вердад пережила эту травму без посторонней помощи, значит, там было не проникающее ранение, а всего лишь царапина. Правда, для царапины крови многовато… Однако теперь сложно отличить, где ее кровь, а где – снежного демона.
– Не на что там смотреть, – вздохнула Вердад.
Она встала со стула, приподняла свитер, и Фауста увидела, что под кровавыми тряпками скрывается абсолютно здоровая кожа.
– Получается, раны не было, пуля просто порвала свитер? – предположил Гектор.
– Рана была. Мне там внутри все разворотило, я еле доползла до ледника, – болезненно поморщилась Вердад. – Я думала, что от этого и умру. Но когда я очнулась и выбралась, раны не было, она зажила сама собой.
– Снежинка, так не бывает, – мягко улыбнулась ей Фауста.
– Но было.
– Послушай… Такого рода раны не могут зажить нормально, особенно если пулю не достали. И уж тем более они не могут зажить без шрама, без какого-либо следа…
– Тогда почему я это помню? И откуда кровь на свитере? И дыра?
– Думаю, Гектор прав. Пуля порвала свитер, ты испугалась и придумала все остальное, ну а кровь от снежного демона, это мы уже знаем. После того, что с тобой случилось, это совершенно нормально!
– Что именно?
– То, что реальность и фантазии смешиваются…
Вердад окинула их обоих тяжелым взглядом и вздохнула.
– Яс-сно… Просто так вы мне не поверите. Придется идти на крайние меры.
Фауста смутилась, пытаясь понять, какие меры в такой сумасшедшей ситуации могут стать крайними. Вердад же не собиралась ничего пояснять. Она взяла с подставки нож, прижала к столешнице руку и резким движением вогнала лезвие в центр собственной ладони.
Кровь брызнула во все стороны, Фауста и Гектор испуганно отскочили, опрокидывая стулья. Зрелище было настолько жутким, что Фауста даже про обязанности врача забыла, она не могла двинуться с места и помочь.
Но Вердад в помощи не нуждалась. Она все с тем же леденящим душу спокойствием достала из раны нож и отложила в сторону. Кровь мгновенно перестала пульсировать, края раны вздрогнули и потянулись
