Адский договор: Переиграть Петра 1 - Руслан Ряфатевич Агишев
— Не сжег бы я крымчака, он бы точно тебе по сусалам надавал. Хорошенько так надавал, с кровянкой. Разбить бы, конечно, не разбил, но людишек потерял бы очень много. Еще про жару и отравленные колодцы с источниками не забудь, — загибал пальцы писарь. — И вернулся бы ты в Москвы с такими делами… Чувствуешь что бы сказал? Все бы припомнили, ничего не забыли.
У воеводы во время всего этого монолога лицо меняло цвета — с мраморно бледного на пурпурный.
— Сказали бы, что пол армии положил, а ничего не добился. Горе-воевода, на улицах стали бы болтать. Мол, русскую кровушку не пожалел, — продолжал вещать парень. — Досталось бы и государыне Софье.
Один из воинов начал медленно оседать на пол. Чувств, похоже, лишился. Решил, бедолага, что при заговоре присутствует. Не лучше и второй выглядел. Того и гляди тоже в обморок брякнется. А что, кому охота живьем кожи лишиться или под четвертование попасть⁈ Ведь за участие в заговоре именно такие наказания и полагались.
— Нарышкины живо бы ее подвинули, а может и того хуже… — парень, глядя прямо в глаза Голицыну, сделал характерное движение ногой, словно давал кому-то пинка. — А тебя… тебя…
В этот момент писаря, будто пустым мешком ударило. Речь совсем бессвязной стала, словно целый кувшин крепкого хмельного разом выпил.
Ик! — громко икнул, и потеряв равновесие, вновь повалился на землю. — Ик! Что-то меня снова накрывает не по-детски… — речь его стала невнятной, превращаясь в никому не понятное бормотание. — Сатана, твою мать, опять твой подарок… Я теперь, что самогонный аппарат на ножках? Сам из себя самопал гнать буду⁈
Писарь начал возиться, снова пытаясь подняться на ноги. Никак не получалось. Вдруг бросал свои попытки встать и начинал хлестать себя по щекам. Явно хотел в сознание прийти. Куда там? Все становилось лишь хуже и хуже.
— … Б…ь, в говнищу! В полную говнищу! — фыркал парень, разговаривая сам с собой и уже ни на кого не обращая внимания. — Чертова способность! На хрена она нужна, если я не могу ею управлять! На хрена, я вас спрашиваю!.. Черт, мне совсем худо! Вертолеты, кругом вертолеты!
Он резко согнулся и отрубился, раскорячившись на добрую половину шатра.
В шатре после этого еще некоторое время стояла мертвая тишина. Воевода молчал, воины тоже не издавали ни звука.
— Ты пошел прочь! — наконец, Голицын встрепенулся. Ткнул пальцем сначала в одного, а затем в другого. — Ты! Живо ведро воды принес! Ну?
Первый коренастый воин живо исчез, словно его и не было. Второй, окинув напоследок лежавшего писаря взглядом, последовал за ним. Правда, вскоре вернулся с ведром, полным воды.
— Вон! — сверкая глазами, заорал на него Голицын.
Тот со страху запутался в полах шатра и аж кубарем выкатился наружу.
Оставшись один, воевода подошел к лежавшему телу и на некоторое время застыл рядом с ним. Размышлял: сразу ему писаря на плаху отправить или сначала расспросить его. Душившая его злость настаивала на первом, а осторожность и спрятавшийся глубоко внутри него страха — на втором. Ведь, парнишка-то почти во всем прав был. Себе Голицын лукавить не хотел. Глупо было отрицать те слова.
— Повременим тогда, — протянул мужчина, поглаживая бороду. — На плаху всегда отправить успеем. Говорить сначала будем. Больно уж чудные речи он ведет для худородного юнца. Не подсыл ли какой? Вдруг кто из бояр своего человека или даже отпрыска в писари устроил для пригляда за мной? Юнец же крепкой медовухи упился и начал языком трясти, где и как попало… Могло и так быть.
Размышляя, он взял ведро и с размаха опрокинул его на бесчувственное тело. Следом еще пару пинков добавил для протрезвления.
— Гм… Кто еще там… Я сейчас… — тело вроде зашевелилось. Даже какие-то звуки начало издавать. Удовлетворенно хмыкнув, Голицын еще пару раз ударил. — … Вот я сейчас… Уйди! Прочь! Дай поспать…
Теряя терпение, воевода наклонился и, схватив тело за грудки, начал его с силой трясти. Ему непременно надо было узнать все, что было в голове этого непонятного юнца. Он был готов даже собственноручно вытрясти это из него. Ведь, пьяные бредни этого писаря казались очень даже правдоподобными, что особенно пугало.
— Просыпайся, сукин сын! Немедля, просыпайся! — начал отвешивать парню такие плюхи, что, того и гляди, голова оторвется. Кажется, это возымело свой эффект — писарь уже мычал не так мутно и непонятно, какие-то осмысленные фразы начали проскальзывать в его бормотании. — Что ты там рассказывал? Про меня, про государыню? Откуда знаешь? Кто надоумил? Нарышкины⁈ Салтыковы? Захарьины? Или может ляхи? Или того хуже, фрязины[1]? Быстро отвечай!
Писарь таращил на него глаза, в которых с трудом угадывалось сознание.
— … Ты… Голицын. Да, точно, Голицын, — сфокусировав взгляд на лице воеводы, наконец, начал говорить паренек. — Что ты орешь на меня? Не видишь, я немного выпил. Черт, не сам выпил, а так получилось… Не ори на меня! Тебе все равно кирдык! Что, слова такого не знаешь⁈ Значит, капец, каюк, амбец, писец… Русский язык что ли забыл⁈ Учился плохо?
Злой, как черт, Голицын тряхнул писаря в очередной раз. У того аж зубы клацнули от такого.
— Б…ь, больно… Короче, без победы вернешься, всю жизнь поломаешь. Враги так выть начнут про это, что ничего сделать не сможешь. На тебя всех собак повесят: и гибель русских солдат, и потерю богатого обоза, и само поражение. Обвинят одновременно и в предательстве, и глупости. Через тебя достанется и государыне Софья, что за тебя поручилась перед Боярской Думой, — трезвеющий на глазах писарь начал такое выкладывать, что впору было за голову хвататься. А лучше самому хватать саблю с пистолем и на лицом белом коне лететь на врага. Самолично врага в капусту рубить, из пистолета стрелять. — И как только с трона ее «попросят», тебе тоже все припомнят. Все грязное белье вытащат, в век не отмоешься. В самом же конце могут и голову отрубить, — писарь резко рубанул краем ладони по своей шее. Мол, именно так все и будет.
— Не веришь? Вижу, что не веришь. Не сомневайся, все именно так и будет. Вспомни, сколько у тебя и государыни Софьь врагов? По-хорошему, все вас ненавидят. Даже, Милославшие, что ее рода, тоже ничего хорошего все равно о вас не скажут. Одну только грязь лить станут.
— Хочешь всем своим завистникам рты закрыть и положение свое при дворе упрочить, вернись победителем. Раздолби это Крымское ханство в кровь и дерьмо, чтобы там и
