Вор - Меган Уэйлин Тернер
– Ген, храм был очень древний. Рухнувшая главная дверь – это, наверное, первый признак того, что Арактус где-то проложил новое русло и крушит все на своем пути. Через несколько дней вода разрушила храм полностью. Это все равно когда-нибудь случилось бы. Всё, что строит человек, рано или поздно рушится. – Он поймал слезу, катившуюся к моему уху. – Однако мне жаль, что я не вошел туда с тобой. Мне всегда было интересно, что ты там увидел. – Он подождал немного, надеясь, что я отвечу, и наконец спросил: – Не хочешь рассказывать или не можешь?
– Не могу, – признался я и поддразнил: – Да и все равно не стал бы.
Он рассмеялся и опять пощупал мне лоб.
Стражник принес поесть. Волшебник и Софос перекусили. Когда желтый квадрат солнечного света напротив окна потускнел, в коридоре снова послышались шаги. Королева прибыла в замок и пожелала встретиться с волшебником.
– Ген, я сделаю для тебя все, что в моих силах, – пообещал волшебник, вставая. Софоса тоже увели, и я остался в камере один. Интересно, что волшебник намеревается для меня сделать.
* * *Когда он вернулся, в камере царила кромешная тьма. Стражники принесли фонари, и я зажмурился от яркого света, надеясь, что они скоро уйдут. Но тут кто-то толкнул меня сапогом. Я тихо застонал, отчасти от боли, отчасти от обиды на такое обращение. В ребра ужалил пинок посильнее, и я открыл глаза. Надо мной, между волшебником и гвардейским капитаном, возвышалась королева Аттолии.
Завидев мое удивление, она улыбнулась. Королева стояла на свету, в окружении тьмы, куда не долетали лучи фонарей, и казалось, что ее окутывает божественная аура. Ее черные волосы были собраны златотканой лентой в подражание Гефестии. Платье из вышитого красного бархата ниспадало складками, словно пеплос. Она была высокая, почти как волшебник, и очень красивая. Я никого еще не видел красивее нее. Всё в ней наводило на мысли о древней религии, и я понимал, что такое сходство было намеренным. Королева желала напоминать подданным, что правит Аттолией, как несравненная Гефестия повелевает остальными богами. К несчастью, я своими глазами видел Великую богиню и понимал, как далеко аттолийской королеве до ее величия.
Она заговорила, и голос ее был тих и прелестен:
– Волшебник из Сауниса известил меня, что ты – вор непревзойденного мастерства. – И ласково улыбнулась.
– Верно, – искренне подтвердил я.
– Однако он полагает, что твоя преданность родной стране не слишком крепка.
Я скривился.
– Я не питаю глубокой преданности королю Сауниса, ваше величество.
– Вот и хорошо. Не думаю, что он тебя высоко ценит.
– Да, ваше величество. Совсем не ценит.
Она опять улыбнулась, блеснув идеально ровными зубами.
– Тогда ничто не мешает тебе остаться в Аттолии и перейти на службу ко мне.
Я посмотрел на волшебника. Вот, значит, какую услугу он мне оказал: убедил королеву, что я ценный ресурс и такими разбрасываться нельзя.
– Гм, – протянул я. – Есть только одно препятствие, ваше величество.
От изумления брови королевы выгнулись изящными дугами.
– Какое же?
Надо было срочно что-нибудь придумать. Осторожность не позволяла сказать, что я считаю ее исчадием потустороннего мира и пусть меня затравят горными львами, если я пойду к ней на службу. Выискивая подходящий предлог, я вспомнил разговор с волшебником на берегах Арактуса.
– У меня есть возлюбленная, – с убежденностью сказал я. – Ваше величество, я обещал, что вернусь к ней.
Королева улыбнулась. Волшебник пришел в ужас. Он не понимал, почему я отвергаю шанс на спасение. Естественно, в моем досье из королевской тюрьмы не было никаких записей о любовных приключениях. В этом я был уверен, потому что сам написал то досье. Это был легкий способ превратить горы хвастовства в надежную репутацию, и столь же легко оказалось вложить листки в груду других записей. Тот, кто сумел стащить королевскую печать, запросто справится с замками в архивной библиотеке.
– Ты обручен? – спросила королева, не веря своим ушам.
– Да, ваше величество, – твердо ответил я.
– И не хочешь нарушать свое обещание? – Она грустно покачала головой.
– Не могу, ваше величество.
– И не хочешь отказаться от нее ради служения мне? Разве я плохая госпожа?
– Вы гораздо красивее, ваше величество. – Королева улыбнулась, и я закончил: – Но она добрее.
Вот вам и осторожность. Улыбка исчезла. Наступила такая тишина, что можно было бы услышать, как падает булавка на каменный пол. Ее алебастровые щеки налились кровью. Никто еще не смел обвинить королеву Аттолии в нехватке доброты.
Она опять улыбнулась мне, но уже совсем по-другому, ядовито, и склонила голову, признавая мою победу. Я улыбнулся в ответ и с горечью поздравил себя. Королева повернулась к капитану:
– Отнесите его наверх и позовите лекаря. Дадим ему возможность передумать.
Ее красный пеплос скользнул по тыльной стороне моей руки, и я поморщился. Бархат был мягкий, а вышивка царапалась.
* * *Меня положили в комнате несколькими этажами выше темницы. Лихорадка нарастала. Я бредил и, словно со стороны, сам понимал, что это бред. У моей постели села Мойра. Она заверила, что я останусь жив. Я сказал ей – лучше б я умер. Потом из темноты вышел Эвгенидес, и Мойра исчезла. Поначалу Эвгенидес был терпелив. Он напомнил, что жизнь, как и любое имущество, может быть украдена. Спросил, хочу ли я умереть. Я сказал, что, пожалуй, да, и он спросил, что тогда станется с моими мечтами о славе и о том, чтобы мое имя высекли в камне. И хочу ли я, чтобы мои товарищи тоже умерли?
Мне не хотелось бы называть волшебника товарищем. Но в таком случае почему я рисковал жизнью ради него? Я вздохнул. И еще надо было побеспокоиться о Софосе. Я сказал, что если бы умер в тот миг, когда из меня вытащили меч, то сейчас меня бы не мучила совесть. Бог хранил молчание, и молчание это растекалось от него, стоявшего у моей постели, по всему замку и, кажется, по всему миру. Мне вспомнилось, что Лиопидус погиб в огне, а Эвгенидес остался жив.
После бесчисленных долгих мгновений Эвгенидес снова заговорил:
– Зимой скончалась его жена. Трое детей живут у тетушки в Эйе.
Наконец я отважился приоткрыть глаза, но он уже исчез. Я снова погрузился в сон и, проснувшись, понял, что голова немного прояснилась. Я понял: если оставлю Софоса и волшебника на верную смерть, совесть не будет меня мучить, даже если я сам вскоре погибну. А еще надо подумать о славе и о богатстве. Я с трудом встал с постели и обвел взглядом комнату.
* *
