Конфайнмент (СИ) - Тимофеев Владимир

Новое послание в будущее отправил, как в прошлый раз. Дождался, когда приятель отлучится в санузел, и сунул бумагу в секретное отделение синицынского портфеля.

А вечером меня ждала репетиция. Ведь подготовку к концерту никто не отменял, к тому же и Лебедев специально предупредил, чтобы я не опаздывал.

Ну, я и не опоздал. Прибыл в ДК МИИТ тютелька в тютельку, ровно к семи. Быстро взбежал по лестнице на второй этаж и… едва не столкнулся с ожидающей меня Жанной.

Почему она здесь, а не в студии?..

Додумать я не успел.

Моя бывшая-будущая, ни слова не говоря, шагнула ко мне и буквально повисла на шее.

Вот, ёлки зелёные! Пять дней с ней всего не виделись, а как будто целая вечность прошла.

Но, чёрт побери, как же я рад её видеть! А уж «обоять» — тем более.

Примерно с минуту мы просто стояли посреди коридора, ни обращая внимания ни на что, практически не дыша, вцепившись в друг в друга и боясь хоть на миг оторваться. Точь-в-точь как тот самый бозо́н с целым, а не половинным спином, двухкварковый переносчик взаимодействия… От же, придумают, блин… От него, кстати, ещё и дети бывают. Проверено на собственном опыте…

Понедельник. 6 декабря 1982 г.

Сегодня у нас день зарплаты. Событие, однако…

Пусть за предыдущие тридцать лет я получал её хрен знает сколько раз, да и не только её — ещё и всякие гонорары, премии, дивиденды, но, что удивительно, нынешние ощущения — как будто это случилось впервые.

Сентябрьская работа на стройке тут рядом не стояла.

Полученный две недели назад аванс тоже по какой-то непонятной причине казался просто игрой.

Сейчас же всё выглядело совершенно иначе.

Словно бы я и впрямь отработал первый трудовой месяц и сделал что-то действительно важное. Нужное людям, а не себе.

Сделать карьеру, прославиться, накопить стаж, завести связи, приобрести опыт, отработать повинность… Всё это, безусловно, полезно и не считается чем-то предосудительным. С другой стороны, когда ни о чём подобном не думаешь, когда не пытаешься расписывать свою жизнь на годы вперёд, а просто работаешь, просто трудишься, честно и без какой-либо задней мысли, желания выделиться и стать выше других… Да, в этом случае, обычное вознаграждение за собственный труд выглядит не подачкой и не получкой, а, скорее, как благодарность от общества за хорошо сделанную работу.

Свою «благодарность» мне за неполный ноябрь «общество» оценило в размере двухсот тридцати четырех рублей четырнадцати копеек, включая сверхурочные, командировочные и аванс и исключая налоги. На руки я получил сто сорок девять рублей тринадцать копеек. Аванс составлял ровно восемьдесят пять целковых. Куда делась одна копейка, фиг знает. Наверное, трансглютировалась при пересчёте.

Предъявлять претензии я не стал. Несолидно. Всё-таки рабочий человек, а не побирушка из тех, которые «за копейку удавятся».

Деньги выдавали на «Рижской», в административном здании нашей дистанции.

Монументальная тётя Маша, главная нормировщица и по совместительству кассир ПЧ, сидела за небольшой загородкой и молча совала всем ведомость с циферками под роспись, а затем так же молча отсчитывала положенные купюры. На любую попытку «качать права» она просто указывала на приколотое к стене объявление: «По вопросам расчёта труда и зарплаты обращаться в отдел труда и зарплаты. Кассир справок не даёт».

Получив положенное, я без особой спешки отправился обратно на «Подмосковную», благо, рабочие «газенвагены» ходили туда-сюда каждые полчаса.

Четверо из бригады сегодня работали на приеме и осмотре составов, двое — дежурили в компрессорной, пятеро рихтовали пути между «Трикотажной» и «Тушинской». В табельной я обнаружил только Семёныча и Жору с Захаром. Все трое сгрудились возле стола и что-то рассматривали… кажется, газету «Гудок». Её можно было взять в штабе дистанции, они там всегда лежали, с десяток-другой экземпляров, бесплатно.

— Дюх! Ты какого в Свердловске был? — заметив меня, нарочито весело спросил бригадир.

— Второго, в четверг. А что?

— Ну, я же говорил вам, — повернулся Семёныч к путейцам.

Те в ответ лишь ухмыльнулись.

— Да что случилось-то? — непонимающе посмотрел я на бригадира.

— Начальник их главный преставился. Вот, думаем, не ты ли там пошустрил, — заржал Семёныч, кивнув на газету.

Я подошел ближе, взглянул…

Хренасе!

На первой странице газеты в траурную рамку был помещён знакомый донельзя портрет, а под ним привычный для таких случаев некролог:

«…С глубоким прискорбием сообщаем, что 2 декабря 1982 года в результате несчастного случая трагически погиб известный деятель Коммунистической партии и Советского государства, член ЦК КПСС, первый секретарь Свердловского обкома КПСС, депутат Верховного Совета СССР, кавалер Ордена Ленина, двух орденов Трудового Красного Знамени и ордена «Знак Почёта» Борис Николаевич Ельцин.

Перестало биться сердце пламенного коммуниста, известного деятеля Коммунистической партии и Советского государства, вся сознательная жизнь которого была отдана делу строительства коммунизма. Б.Н.Ельцин на всех участках работы проявлял творчество и инициативу в осуществлении политики партии. Его отличали беззаветная преданность великим идеалам коммунизма, огромная энергия и страстность в работе, партийная принципиальность и человечность, личное обаяние и скромность. Все это снискало ему признание, высокий авторитет в партии и народе…»

В прострации я находился примерно с минуту.

— Это что, правда?

Более дурацкого вопроса нельзя было и придумать.

— В газете написали, — пожал плечами Семёныч…

Среда. 8 декабря 1982 г.

Вчера утром на станции творилось странное оживление. Поодиночке и группами деповские и путейцы подходили к какому-то баку, выгруженному в понедельник вечером в тупичке, где хранился металлолом. Бак осматривали с разных сторон, пытались открыть, пробовали прочитать стёртые маркировки.

Каюсь, я тоже не удержался. Выбрался из мастерской и прогулялся туда же.

Внешне бак представлял собой стальную ёмкость почти кубической формы высотой метр двадцать или что-то около этого. Открыть его оказалось легко. Довольно широкая горловина запиралась по типу канистры — откидной крышкой с прокладкой.

Внутри плескалась какая-то жидкость серо-бурого цвета. Запах противный — эдакая смесь меркаптана и скипидара. Пожав плечами, я закрыл бак и вернулся назад в мастерскую.

Делегации в тупичок, однако, не прекращались. Я наблюдал за ними через окно.

В течение двух часов около бака побывало, как минимум, человек тридцать, некоторые — по второму, а то по третьему разу.

Наконец, где-то в районе одиннадцати, в окружении трёх наиболее активных граждан, туда прошествовал товарищ в белом халате и накинутом поверх него ватнике. Внимательно осмотрев бак и заглянув внутрь, обладатель халата вальяжно кивнул. Сопровождающие, не в силах сдержать эмоции, тут же принялись размахивать руками и шапками.

Минут через десять в тупичке уже вовсю кипела работа.

Честно признаюсь, такого трудового энтузиазма я на нашей станции ещё ни разу не видел.

Сразу трое сварных варили широкую и плоскую ёмкость на ножках, этакий супермангал, причем, судя по баллонам с аргоном, не из чёрного металла, а то ли из нержавейки, то ли из какого-то особого сплава. Им помогали, сменяясь, с десяток человек — кроили листы, таскали оборудование, что-то мастерили на установленных там же стальных верстаках. Среди этих помощников я с удивлением обнаружил двоих из нашей бригады: вагонника Кузьмича и путево́го монтёра Петруху.

Наблюдать за ними было весьма любопытно, но отвлечься от созерцания всё же пришлось. Во-первых, работа — задание на день никто не отменял, а во-вторых, я никак не мог отделаться от размышлений о «странном» некрологе в газете.