Истории-семена - Ольга Васильевна Ярмакова
– Ну как тебе? – спросила Рона, алые губки разошлись в самодовольной усмешке.
– Да фокус какой-то, – ответил Дафф, брови приподнялись чуть вверх, отчего уголки их стали ещё острее. – Что-нибудь с химией и физикой.
– А метафизики не хочешь? – фыркнула она в ответ, поджав губки и дёрнув кончиком носа.
Юноша пожал плечами. Во взгляде его промелькнули алые искорки – точно малюсенькие звёздочки вспыхнули и тут же потухли. Рона решила, что это ей привиделось в бликах закатного сполоха.
– Ну, хорошо, покажу то, что никому ещё не показывала, – бросила она сгоряча. Ещё никто её так не цеплял во всех смыслах этого слова.
А Дафф уже уселся в кресло, сложил руки на груди, изготовившись к новому выкрутасу подруги.
Щелчок её тонких пальцев и волосы, сплетённые в добротную тугую косу, рассыпались по спине мелкими волнами. Ещё щелчок. Свободный шёлк платья её затрепетал и вздулся изнутри, будто его, как воздушный шарик, наполнили воздухом. Третий щелчок – и ноги Роны оторвались от пола. Девушка плавно поднималась в воздухе, и когда её голова почти коснулась потолка, она повелительно изрекла:
– Довольно.
И застыла под потолком, ехидно взирая сверху вниз на, казалось, озадаченного кавалера. Дафф застыл со сложенными на груди руками и неотрывно следил за ней. Уголки бровей взлетели ещё выше, а вместе с ними изогнулась дугой вверх линия губ, чуть обнажая в ухмылке зубы. Изумруд глаз посветлел и теперь лучился медовым янтарём. Как странно, только теперь, с высоты потолка Рона уловила эту метаморфозу.
Впрочем, не такая уж это и странность. У многих в зависимости от настроения радужка обретает тот или иной оттенок, темнея или светлея. Девушка тут же постаралась выкинуть из головы это беспокойство.
– Ну? Что теперь скажешь? – пожелала она узнать.
– Иллюзия и только, – откровенно дразня её озорной улыбочкой, пролепетал Дафф, чуть откинув назад голову, отчего его лоб и глаза накрыла пыльная тень от верхушки кресла.
И вновь красные искры вспыхнули, замерцали и погасли в считанный миг. В этой накидке из тени на пол-лица эти вспышки в его глазах особенно отчётливо виднелись, на этот раз Рона не могла списать увиденное на бронзовые блики от окна – Дафф сидел спиной к закату.
– Да как же так-то?! – негодующе выдохнула девушка и, щёлкнув пальцами, плавно опустилась на пол.
Как же ему доказать? Как заставить поверить, что она говорит правду? Впервые она открылась, и нате – ей не верят! Чудная штука-жизнь: когда страшишься довериться кому-то, вздрагиваешь от любого придирчивого взора – тогда да, на тебе готовы выжечь клеймо: «Ведьма»; но вот ты творишь волшебство при дневном свете, и в тебе признают всего лишь фокусника-чудака, не более. Не понять ей этот мир, ей бо… тьфу, дьявола.
Она вздрогнула. Оказывается, пока она внутренне сокрушалась, Дафф, точно Чеширский Кот, возник подле неё и примирительно возложил ладонь ей на плечо.
– Не нужно ничего доказывать, красавица моя, – промурлыкал он томно. Половина лица отчего-то оставалась под покровом тени, только теперь красные огоньки в темноте глаз вспыхивая, разрастались. – Я давно всё о тебе знал, потому и пришёл тогда, когда вышел срок. Я бы раньше пришёл, но не мог, ты была не готова меня принять.
Холодок пробежал по спине Роны, она оцепенела. Пальцы Даффа ласково поглаживали тонкое девичье плечо. Его смуглое лицо оказалось к ней так близко, что она уловила запах его волос, чёрных, чернее Ведьминой ночи. От вороновых прядей исходила тьма и пепел. И ещё совсем чуть-чуть, едва заметно – щепотка копоти.
– Ты?! – округлились её глаза, но не от испуга, скорее от изумления. – Так давно… слишком давно я звала тебя. И ты… ты услышал меня?
Искорки умножившись, слились, заполнив тьму его бездонных очей красным золотом – совсем как закатная бронза, только с алой горчинкой. Ухмылка сошла с его точёных губ, теперь уста несли сожаление и нежность, на которую не способен ни один небесный ангел.
– Я всегда тебя слышал, моя красавица, – серьёзно и в то же время мягко выговорил юноша. – Это наверху слышат выборочно, а внизу внемлют всем, без разбора. Я ждал, когда ты вырастешь, когда дозреешь.
– Значит… значит, время пришло, – затаив дыхание, выдохнула Рона, придвинувшись к нему. Страх, что вспышкой ошеломил мгновение назад, ушёл. Адское пламя очей завораживало, подчиняло.
Пшеничные локоны соприкоснулись с угольными прядями. Дыхание жаркое, подобное огню, в очах Даффа обдало её лицо. Другое плечо накрыла его горячая ладонь. Нестерпимо жаркая, жгучая, как жаровня в аду. Кожа горела, издавая дымный запах, но Рона не сбросила рук с плеч, недвижно, едва дыша, стояла. В глазах её боль и ужас полнились слезами, но чары, держали тело намертво, равно, как и уста, лишь уголки их едва дрожали.
– Увы. – Кавалер с наслаждением втянул аромат жжёной кожи и улыбка, расцветшая на его красивом лице, исказилась в плотоядный оскал.
В тающем свете тень всё глубже наползала на его лицо, пожирая человеческий лик, высвобождая лик истинный.
То, что было Даффом, властно притянуло Рону, сократив то немногое, что оставалось меж ними. И когда его тонкие, раскалённые добела уста припали к её губам, бронза на стенах комнатки погасла. Её сменила аспидная тьма.
– Время вышло, – изрёк хриплый, незнакомый и прежде столь желанный голос.
И тьму разорвал крик.
Свет во мраке
Сумерки
На закате в малиновом угасании неба кружили несносные чайки. Их пронзительные крики раздражали её. Отчего они постоянно вопят? К чему призывают? А может, оплакивают кого?
Они мешали, отвлекали её от созерцания отмиравшего дня. Ворох белогривых облаков хороводил низко, отдавая прощальные поклоны уходившему на покой дневному владыке. А чайки не унимались. Они словно устали не ведали, сновали под облачными телами, ныряли в их недра и выныривали с оглушительным кличем.
– И чего вам неймётся? – рыкнула она на них.
Раскатистое эхо разошлось по Дивной долине. Вздрогнули деревья, замерли травы, рябью пошла вода меж камней у её ног. Но чайки будто не замечали того, они кружили с прежним рвением в последних золотистых лучах заката.
– И чего вам не угомониться? – рявкнула она во второй раз.
От её мощного окрика содрогнулись Железные горы. Огонь, мирно дремавший в глуби самой большой из них, проснулся и устремился наружу, изливаясь пламенной рекою. Напуганные твари в ужасе бежали от гор, силясь найти спасение в другом месте.
А чайки, как ни в чём не бывало, рассекали остывавший воздух и что есть мочи кричали.
– Да что же с вами не так? Устанете ль вы когда-нибудь? – сотряс долину её яростный вопль.
Мигнул и растаял малиновый отсвет. Темнота заволокла небосвод тёмно-синей шалью, сбрызнув темень десятком серебряных звёзд. Ветер, что вольно носился по Дивной долине, затерялся в потёмках и остался до утра на постое у ящера в
