Александр Ермаков - Сумерки Зверя
Широкую улицу перегородили наспех собранной, баррикадой. Позади нее на некотором отдалении, опытный командир, силами отмобилизованных жителей, возводил второй ряд укреплений, запасную линию обороны.
На соседних крышах разместил лучников, каждому назначил сектор обстрела, строго наказывал: – Боеприпасы зря не расходовать. Не палить в божий свет, как в гривну. Бить наверняка.
Распределил бойцов на улице, выстроил боевым порядком, чтоб мечники с копейщиками не путались, друг другу не мешали, а, наоборот, дополняли, умножали силу обороны.
Для себя, велел вдовице Ингельдотовой принесть свежее белье. Скинул изодранный в сече, грязный и окровавленный спецназовский камуфляжный комбез, переоделся в чистое. Поверх белой рубахи накинул, так выручивший его, бронежилет. Повесил на шею, давно не нашиваемый, нательный крест. Обнял вдовицу, трижды расцеловал.
– Ну, иди к своему первосвятейшему, здесь тебе не место.
Земно поклонилась вдовица Ангелу, поклонилась воинству. Прощаясь, осенила полковника знаком тригона. А тот, вдовицу перекрестил и сам на храм Гильдгардский перекрестился.
Ратники, оборотясь в след уходящей, тоже поклонились, каждый на себя светлый знак тригона наложил.
А на другом конце улицы уже показались неприятельские дружины. Баррикада ощетинилась копьями, воины умело смыкали строй непреодолимой фалангой.
Приходько оглядел свое поредевшее войско, взглянул на надвигающиеся полчища басурманов. – Не робей братцы! Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Живы будем – не помрем! Враг не пройдет! Но пасаран!.
Вдруг заметил прижавшихся в страхе к стене, невесть как затесавшихся среди ратного люда, бродячих скоморохов.
– А ну, мазурики, давай плясовую! Давай, кому говорю! Наяривай!
Скоморохи дали. Залихватским коленцем вступила дудочка, мелодию подхватила свирель, задорно зазвенели колокольцы. Забубенная, бурлацкая напевка разгульно закружилась над редутом.
Приходько посручнее перехватил булаву, примерился. Разнес в щепы туркополовскую голову.
* * *Лорд Грауденхольдский наконец отловил Скорену. Зажопил, давай колотить башкой об дверной косяк. Вышибал мозги, пока сам не сподобился получить тамплиерским копьем в печенку.
Варяжский ярл сошелся с пэром Стоком. Разом размахнулись, разом ударили, разом пали на мостовую Гильдгарда.
Локи момент заценил. Подмигнул Алмазному Перышку. Той лишних слов не надобно, свое дело знает туго. Хоть с закрытыми глазами. Хоть с просонок, хоть с бодуна. Любовно всадила стилет в спину Их Преимущественного Величия, Великого Магистра Темлариорума. Ровнехонько под левую лопатку. По рукоять. Фирменная, так сказать, фишка.
Подсобила подельничку. Только не совсем за бесплатно. Играючись цемкнула в засос пониже пупа (Локи скривило – колбасило от бабских шалостей), а сама ловко «Макара» с лодыжки слямзила.
Зачем ствол Фартовому? В Стиллушку палить? Перебьется, петушара голубохвостый! Сукой буду – перебьется! Ей нужнее. У Даймонд Пэн должок к одной сучечке завис. Даст бог, сегодня и поквитаемся. Вот волына и сгодится.
А ты, козел, катись нахер[22].
* * *Выковыливал из тараканьего погреба старикашка Карачун. Из чердачной паутины выбиралась древняя карга Кондрашка. Обои хихикали, ручонки шаловливые потирали. Порезвиться пора приспела. Ох, развеселье! Ох, потеха! Ох, лепота! Вот смеху то!
Истоптались верески Валлгальских болот сапогами новых поселенцев. Кровавыми мозолями покрылись ладони древних Норн. Уже зубами скубут связки нитей людских судеб. Пожухла, опала листва вековечного Иггдрасиля, отслоилась кора, усохло великое древо.
* * *Посреди улицы сражался полковник Приходько. Белая его рубаха разрубленная, порванная, свисала клочьями. Напрочь залитая чужой и своей кровью густо побурела. По лицу стекал обильный пот вперемежку с копотью и грязью. Саднила грудь, где ударили пули Фартового. Хриплое дыхание и пена вырывались из оскаленного рта. Как медведь окруженный стаей голодных шакалов, бьет тяжелой лапой направо и налево, так Ангел разил недругов окованной железными обручами, шипастой палицей. Проламывал шлемы, раскалывал, словно пустые кувшины черепа, Ломал кирасы, дробил кости ребер. В такт ударов приговаривал свое неизменное: Blya, врешь. Не возьмешь! Но пасаран!
Мостовая осклизла от крови и мозгов.
Размахнулся, в очередной раз, полковник, да так и застыл с поднятой булавой, вытаращив глаза, раззявив рот. И воины, оружие опустив, отступали пятясь, позабыв про битву, в ужасе от открывшегося видения.
Пыльный смерч закружился среди сражающегося люда, в движении своем загустел и обратился дымным столбом. В нем, облаченная в нелюдский наряд, стояла несказанно ужасная фигура, демона ли, могущественного ли колдуна. Пришелец из потустороннего кошмара сжимал в руках волшебного Зверя-Кролика, испепеляющим взглядом наводил ужас.
Зиберович из псевдотумана тоже огорошено смотрел на неожиданно раскрывшуюся ему картину побоища. И вдруг, среди грязных, бородатых типов, словно персонажей дешевого триллера, он узнал полковника Приходьку. Полковник тоже узнал генерала. Взревел медведем и, взмахнув булавою, ринулся на врага, прямиков в гущу дымного смерча. Белесая консистенция заклубилась, загустела и вмиг растаяла. Ни дыма, ни Ангела Небесного, ни пришельца более улице не стало.
Жуть сковала всех свидетелей чародейства. Но, вскоре, басурманы приободрились, посчитав явленное, добрым для себя предзнаменованием. Ведь, кто бы там ни был, но унес Ангела Небесного, унес волшебного Зверя, унес с собою всю силу Сигмондову в запредельные края, в туманные земли Валлгалы. И более нет защиты ноддовцам, нет спасения.
Заревели многогласно боевые кличи, ринулись на растерянных защитников города. Вмиг затопили вражьи полчища баррикаду, смели остатки ингельдотовцев, скинули в пыль знамя и вырвались на простор соборной площади.
* * *А в Гильдгардском храме Кролика-Предтечи весь этот день беспрерывно шла литургия. Служил ее сам пророкам равночинный друид Ингельдот, ведь и первозванные и остальные монахи сражались у городских стен, и только младшие служки да седые старцы, те кому года и хвори не позволили сегодня поднять оружие, помогали истово.
Исправно молился Ингельдот, да бессильно оказалось слово, перед басурманских булатов. Дым пожара горечью проникал в светлый храм, наполнял стенанием и плачем. Люди, спасаясь от злой смерти, гурьбой заполняли пределы. На паперти у дверей началась давка. Охваченные страхом мужчины давили детей, женщин, стариков, рвались под спасительные своды храма. Сзади напирали толпища недругов, рубили беззащитных мечами, надевали на копья.
