Леонард Карпентер - Конан – гладиатор
В общем, дело обстояло как раз так, как и предостерегал сам Мадазайя: тот, кто завоевал признание и славу, должен многого опасаться…
… Поединщики топтались и медлили, и зрителям это не нравилось. Они ждали стремительного кровавого действа, но приходилось довольствоваться лишь вялым и редким скрежетом клинка о клинок.
— Деритесь, трусы! — начало раздаваться с трибун.
— Давай, круши Сокрушителя, отважный кушит! Я на тебя деньги поставил!
— Эй, вы! Вас туда зачем выставили? Драться или танцевать?
— Кровь… Где кровь? Мы хотим крови!..
Постепенно луксурцы перешли от слов к делу: на арену полетели камни и всяческие отбросы. Конан понял, что придется биться всерьез. Не то, пожалуй, толпа перестанет довольствоваться ролью зрителей, хлынет через заграждение и, чего доброго, разорвет обоих на куски.
— Шевелись же ты!.. — прошипел он, ударяя по мечу Мадазайи. — Приди в себя, дружище! Надо изобразить хоть что-нибудь, чтобы унялись эти стервятники!..
Он заскакал взад и вперед, делая якобы выпады и якобы защищаясь, отшвыривая меч Мадазайи то влево, то вправо. Кушит рассеянно возвращал клинок в исходную позицию — перед лицом.
Усилия Конана только вызвали новый град насмешек.
— Да убей ты его, что возишься! — кричали с трибун. — Зачем держать его в Цирке, если он не хочет сражаться? А с ним и тебя, труса жалостливого…
С киммерийца ручьями лил пот, больше от отчаяния, чем от жары. Он чувствовал себя беспомощным, как таракан, угодивший на раскаленную сковородку.
— Мадазайя!.. — сипло повторял он. — Дерись!.. Ну же!..
Пытаясь пробудить внимание кушита, он крепко огрел его плашмя по шлему, — раз, другой, третий.
— Просыпайся, дубина! Ты что, такой же бесполезный мешок, как и все ваше черномазое племя? Сражайся, гад, пока я пинками не загнал тебя назад в вонючие джунгли…
Удары и самые мерзкие оскорбления сыпались щедрым градом, и наконец Конан воспрянул духом, заметив, как что-то изменилось в его выражении черного лица, наполовину скрытого забралом. Потом он увидел, как внезапно сузились глаза Мадазайи, а ноздри начали раздуваться… И вот, наконец, меч ожил в руках Стремительного и зазвенел о клинок Конана, точно молот о наковальню. Зрители взревели и завыли от восторга, точно стая диких животных.
— Вот так-то лучше, — отражая удары, подзадоривал друга киммериец. — Пусть получат за свои деньги то, чего хотели. А потом прикинемся, будто один из нас тяжело ранен…
Но в следующий миг Мадазайя насел на него так, что Конан прохрипел сквозь забрало:
— Потише, парень, вот ведь разошелся! Потише, тебе говорят!.. Зачем мне или тебе тут помирать?..
На его беду, отрава, подсыпанная в питье чемпиона, продолжала действовать. Мадазайя, хоть и пробудился к активным действиям и вновь обрел былую энергию, все так же пребывал во власти дурмана. Он ничего не слышал, а если и слышал, то смысл до него не доходил. Он и не думал прекращать безумного натиска, гоня Конана назад свистящими взмахами меча.
— Хватит, олух!.. — безуспешно взывал к его помраченному разуму киммериец. — Мало ли чего я наговорил, я же ничего такого не имел в виду!..
Конан уже ощущал мучительную усталость и гадал про себя, надолго ли его хватит: отражать бешеные удары делалось все трудней.
— Притворись, что бьешь низом, — взмолился он, — а я упа… о-о-ох!..
Он еще не договорил, а меч Мадазайи уже метнулся к его телу на высоте пояса. Конан загородился клинком, но положение было весьма неудобное, меч кушита проскрежетал по металлу и все-таки достал ближним краем незащищенное тело. По груди Конана потекла кровь, он кувырком полетел на песок.
— Мадазайя! О, Мадазайя!!! — вопили со скамей те, кто ставил деньги на чернокожего. — Изруби в кровавые куски этого никчемного северянина!.. Да здравствует наш любимец, Мадазайя Стремительный, Мастер Меча!..
Конан, терзаемый болью от раны, сам не был твердо уверен, оказалось ли его падение подстроенным — или все-таки настоящим. Он преисполнился самых черных предчувствий относительно того, что должно было сейчас произойти.
Свирепый соперник грозно возвышался над ним, глаза горели в прорези уродливого шлема. Вот взвился над головой тяжелый меч, вот достигли апогея вопли толпы… Конан неуверенно поднял клинок для защиты и приготовился, если удастся, хотя бы лягнуть Мадазайю и тем спасти свою жизнь…
Меч кушита обрушился вниз по широкой дуге, вколотив клинок Конана в белый песок. Ножища в плетеной сандалии наступила киммерийцу на локоть, пригвоздив его правую руку.
Восторженные зрители безумствовали.
— Победил, победил, все в порядке! — пробормотал Конан, внимательно следя, не размахнется ли Мадазайя для добивающего удара. — А теперь слез бы ты с меня, парень, а я притворюсь мертвым. Притворись, что ты меня уже убил!
Раны у него были вполне поверхностные, но кровь лилась вовсю. Он догадывался, что со стороны его тело выглядело так, словно над ним потрудилась стая стервятников.
Мадазайя опустил меч и приставил его к груди Конана. Так, что тело ощутило зловещий холодок стали, а конец клинка окрасился кровью из раны. Потом кушит высоко воздел окровавленный меч, знаменуя победу. Империум-Цирк буквально бился в судорогах, тысячи голосов славили своего любимца.
— Это, — негромко сказал Мадазайя, — научит тебя, киммериец, следить за тем, что болтает твой поганый язык…
Он убрал ступню с локтя Конана, и по тому, как он двигался, варвар понял, что Мастер Меча был еще не вполне тверд на ногах. Тем не менее, Мадазайя весьма удачно изобразил торжество победителя. Он сорвал с головы шлем и, высоко подняв меч, медленно повернулся кругом.
К шуму трибун между тем добавилась суета: горожане, возбужденные представлением, помчались получать свой выигрыш. Кто-то бежал к выходам, кто-то — к ограждению арены. Иные переваливались через барьер, приземлялись внизу и спешили к выжившим гладиаторам.
Двое цирковых служителей вернулись за Мадазайей. Вид у обоих был такой, словно они сомневались, не примерещился ли им исход поединка. Их, впрочем, почти сразу отмела в сторону орава вопящих болельщиков, заклубившаяся кругом кушита. Песок, поднятый десятками бегущих ног, пылью осел на распростертое тело еще лежавшего Конана. Подхватив на руки своего героя, болельщики несколько раз с триумфом пронесли чернокожего победителя вокруг его «безжизненной» жертвы. Конан, смотревший сквозь ресницы, видел, как Мадазайя пошатывался у них на плечах. По счастью, двое рабов, лелеявших неведомые замыслы, так и не смогли до него дотянуться. Вскоре они смекнули, что ничего не получится, и отступились.
