Владимир Коваленко - Крылья империи
— Затем, что у графа в доме прячется дочь. Екатерина Дашкова.
Мирович присвистнул.
— Так надо просто зайти и арестовать.
— А то, что у нее дядя канцлер и сестра-фаворитка, ты не учитываешь? Они между собой не очень ладят. Но в Сибирь ее уж точно не отправят. А если я проявлю хамство по отношению к фамилии — они на меня зло затаят. Зато если я покончу с их семейной гражданской войной — император будет очень доволен.
— А этот жуткий концерт — не хамство?
— Это просто эксцентрика. Между прочим, Петр очень ценит дурацкие шутки. Если они сыграны не над ним. И у канцлера, у Михаила Илларионовича, есть чувство юмора. За графа Романа не поручусь. Но он и так надут на весь свет. Собственно, на это у меня и расчет. Миних от такого представления получил бы некоторое удовольствие. А Романа Илларионовича это раздражит.
Вскоре появился человечек в ливрее графов Воронцовых. И попросил господ офицеров прекратить.
— Подите прочь, — сказал ему Баглир. — Мостовая — место общественное. Тут властен разве что генерал-губернатор. А у фельдмаршала Миниха и других забот полно. И вообще — духовой оркестр, по-моему, это очень хорошо.
Лакей убежал.
— Первая стадия, — сказал Баглир и повернулся к оркестру: — Живей, ребята! Изобразите какую-нибудь сарабанду. Или еще что-нибудь испанское. И вот еще — вы хорошие музыканты. Но нельзя ли немного фальшивить?
Следующий человечек был попузатее, а ливрея — испозументчена донельзя. Он вполне внятно ссылался на самого графа Романа Илларионовича. И — придыхательным шепотом — на его брата-канцлера.
— Рад бы, — заявил Баглир, — но играем мы не для него. И вообще передай графу, раз уж он внедрил в русскую жизнь испанские нравы и запер красавицу-дочь под замок — пусть слушает серенады. А избавиться от них можно только одним способом: дозволить мне поговорить с прекрасной затворницей. Теперь изыди!
И довольно потер руки.
И вот снова бежит лакей:
— Господ офицеров просют в дом.
— Вот так, Василий Яковлевич, — сказал Баглир Мировичу, — и вламываться никуда не надо. Сами позвали. Идем?
Граф Роман хотел начать орать с первых секунд встречи. Так уж был настроен. Побагровел, распух лицом, набычился. Но Баглир улыбнулся. И выпустил когти. Не то чтобы Роман Илларионович испугался. С князем Тембенчинским он пару раз виделся. Просто — упустил момент.
Почесав нос, Баглир когти убрал.
— Граф, вы зря решили наказать вашу дочь. Уж не знаю как — но сами. Она взрослая замужняя женщина.
— Не замужняя, а вдовая. Князь Михаил погиб под Нарвой.
— Вот как? Дела это не меняет. Домострой от начала века не в моде. И наказывать Екатерину Романовну должен уже государь. Кстати, что вы для нее запланировали?
— Выдать снова замуж, да не за распущенного хлыща, а за приличного человека…
— …примерно вашего, Роман Илларионович, возраста, — улыбнулся Баглир.
— Нынешняя молодежь мне доверия не внушает, не почтите за обиду. Разве только за вас.
Баглир расхохотался:
— За меня? Я настолько суровый тип, что вы бы мне доверили пост личного тюремщика для дочери?
— Доверил же государь вам Тайную канцелярию! А это наложит отпечаток, поверьте. Повзрослеете быстро!
— Никак не доверил. Моя молодая организация имеет быть не пыточной, а аналитической. Хотя насчет взросления похоже на правду. За последние дни столько седых перьев прибавилось, не поверите. Но невеста у меня уже есть. Зато я знаю человека, который как раз сумеет управиться с вашей дочерью. И обратит ее склонности и темперамент к пользе отечества. Но не в качестве мужа, а в качестве начальника…
Ломоносов был, против обыкновения, не на фарфоровом заводе, не в Академии, а дома. Писал знаменитый труд о прохождении Венеры через диск Солнца, которое наблюдал в конце мая. Все эти мятежи в немалой степени отвлекли его от работы, превратив на время в обывателя с раззявленным ртом. И только теперь, ярясь на себя за проявленное низкодушие, Михайло Васильевич взашей загнал себя за стол и принялся выводить остервенелые строчки, велев домашним гнать возможных посетителей подале. Поначалу слова цеплялись за перо, не хотя уходить на бумагу, но потом дело пошло, вдохновенные страницы слетали одна за другой. Труд был почти готов, когда дверь хлопнула и на пороге оказалось существо, которым Ломоносов давно уже интересовался.
— Тембенчинский? — спросил ученый.
— А не видно? — Баглир точно попал в тон и даже голос воспроизвел по мере способности — брюзгливый, но с оттенком великодушия. Ломоносов его уже рассматривал любознательным взглядом естествоиспытателя. — А в микроскоп? — спросил ротмистр обиженно.
— А ты довольно крупный… Хотя твои перья я бы посмотрел, особенно на срезе. Да и вскрытие бы никак не помешало.
Все тот же хмурый тон. Но в глазах уже смешинки.
Баглир между тем копался в ташке — дурацкой суме, бьющей под коленки и заменяющей кавалеристу карманы.
Наконец нашел.
Патент на чин тайного советника — Ломоносову. Разом — из полковников от науки в генерал-лейтенанты. При том что генералов армии и маршалов — более не водится!
— Это, — сказал, — раз. И спасибо не столько государю Петру, сколько Эйлеру. Он порассказал, как тут великих ученых травят. — Шлепнул на стол еще бумагу. Указ о назначении Ломоносова Михайлы Васильевича президентом Санкт-Петербургской Академии наук. — Предместник ваш, гетман, сгинул при пожаре старого Зимнего. Так что — занимайте вакансию.
А потом еще четыре — две на чины, две — на должности. Торопливый росчерк императора, печать-висюлька. Все по форме.
Только имена, чины и должности не вписаны.
— Вот это, — отметил Баглир, — французы и называют «карт-бланш». Здорово, а? У Миниха таких с утра было сотни четыре, у меня полста… Не обессудьте, что науке остатки отдаем. Просто сейчас хватаемся, за что горит…
И обратил внимание на собеседника — тут ли? Оказалось, не совсем. Нехорошее лицо было у Ломоносова. Бескровное. Мечтательное. И руки валялись как-то бессильно, словно хотел бы за сердце схватиться, но не может уже…
— Михайло Васильевич… Да не спите вы, не спите! Хотите, я вас когтями по руке цапну?
— Не надо, а то сердце прихватит… Я потому только и жив, что еще не верю. Неделю, понимаешь, неделю тому в отставку[2] собирался! Думал — победит Екатерина, опять будет бардак на двадцать лет! Слушай, дай-ка я тебя обниму.
— Только не это! — Баглир отскочил к дверям. — Я жить хочу! А в ваших тяжелых, нежных лапах мой скелет хрустнет, ей-богу…
— Ты ж в кирасе, герой! — Ломоносов рассмеялся.
