Тени Альвиона - Алина Брюс

На меня снова накатила тошнота, и я вцепилась в дубовые перила. Медленно дыша, я уставилась на свои загрубевшие за последние месяцы руки и внезапно испугалась.

Откуда у меня эти мысли? Как можно настолько сомневаться в самой себе? Я же знаю, что не смогу пойти на такое. Что подумает Кинн, если узнает? А что сделает Ферн, если до него это каким-то образом дойдет? Но главное – я не хочу. Да пусть меня назовут хоть трижды закостенелой, я не собираюсь предавать себя!

Стиснув зубы и выкинув Глерра из головы, я спустилась в библиотеку.

К счастью, Кьяра согласилась поговорить на свежем воздухе. Мы молча дошли до небольшого запущенного сквера неподалеку от Оранжереи: газон здесь зарос сорняками, высокие альвионские ивы, высаженные вдоль дорожек, одичали – как и багрово-красные кусты лозинницы, похожие на огромные, раздутые ветром костры.

Рядом со скамейкой, которую выбрала Кьяра, я с облегчением увидела до сих пор действующий питьевой фонтанчик – умывшись и попив воды, на вкус родниковой, я почувствовала себя лучше, хотя тошнота и не отступила до конца. Обернувшись наконец к Кьяре, я поняла, что не знаю, с чего начать, а она не спешила облегчить задачу: с непроницаемым лицом она сидела и смотрела направо, где в центре сквера возвышался пересохший фонтан.

Присев на край скамейки, я нерешительно спросила:

– Ты знаешь, кто твой отец?

Кьяра сжала губы в тонкую линию.

– Не хочу о нем говорить. Не всем повезло с отцами, как вам с Кинном.

Я едва не сказала, что наши с Кинном отцы умерли, но вовремя остановилась: очевидно, Кьяра говорила о другом. С трудом сглотнув, я попросила:

– Расскажи, как ты оказалась при храме.

Она громко выдохнула и перевела взгляд на руки, лежащие на коленях.

– Мне сказали, что мама умерла от слабости легких. Когда мне было полтора года, она пришла со мной в храм в неделю празднования открытия Серры и попросила убежища: якобы ей было некуда идти, а ее мужа, моего отца, поглотили Тени. – Она презрительно хмыкнула. – Сестра Милара рассказывала мне, что мать пришла к ним уже больной и через какое-то время скончалась.

В голосе Кьяры угадывался тлеющий, как угли под пеплом, гнев. Она вдруг повернулась ко мне, и глаза ее недобро вспыхнули.

– Знаешь, что я делала каждый день – с того момента, как начала что-то понимать? Каждый день, пока мне не исполнилось десять?

Я покачала головой, чувствуя новый приступ холодной тошноты. Ноздри у Кьяры раздулись, а губы побелели, когда она проговорила:

– Я ходила на прихрамовое кладбище, к могиле моей бедной, безвременно ушедшей матери и молила Серру и Иалона, чтобы провели ее в Чертоги света. – Голос у Кьяры задрожал, и она умолкла, стиснув зубы, но не спуская с меня колючего, злого взгляда. А потом с жесткой усмешкой произнесла: – Когда мне исполнилось десять, я услышала разговор, который не предназначался для моих ушей. И наконец узнала, что моя бедная, безвременно ушедшая мать на самом деле ушла только от меня – в полном здравии. Я даже не знаю, над чьей могилой лила слезы все эти годы.

– Кьяра… – Я потянулась к сестре, чтобы коснуться ее плеча, но она отпрянула от меня и прошипела:

– Не смей!..

Я застыла, чувствуя, как сердце разрывается одновременно от жалости к ней и обиды на то, что она даже не позволяет сблизиться. Тяжело вздохнув, я прошептала:

– Разве я виновата в том, что всё так получилось?

– Знаешь, что мне сказала Сестра Милара, когда я потребовала от нее всю правду? Что моя мать принесла какую-то там клятву и была вынуждена оставить меня ради великой миссии, – она чуть не выплюнула последние слова. – Что она собиралась за мной вернуться, забрать меня. – Я попыталась ее перебить, однако Кьяра повысила голос: – Но она не вернулась, бросила меня, лишила меня будущего!

Сестра вскочила со скамейки и, сделав несколько широких шагов, повернулась ко мне. Взявшись за мантию правой рукой, она потрясла ею.

– Думаешь, я этого хотела? Хотела отказаться от своей свободы, от возможности иметь семью? – Разъяренная, она шагнула ко мне, и я вжалась в скамейку спиной. – Мне не оставили выбора!

Я вновь хотела заговорить, но она громко продолжала:

– И даже не пытайся сравнивать нас! У тебя было всё: дом, школа, развлечения, жених… А у меня… – Кьяра тяжело дышала, и в ее глазах было столько ненависти, что мне стало дурно. – Когда мой дар не проявился, мне запретили покидать храмовую территорию, чтобы я не попалась Карателям. С десяти лет моя жизнь была ограничена высоким забором. Единственное, что я могла себе позволить, – залезть на двадцатиметровый дуб в нашей рощице. Одно неверное движение, и я бы разбилась насмерть. Но знаешь, почему я раз за разом туда залезала? – Кьяра сделала еще один шаг вперед, и глаза ее заблестели, а голос опустился до шепота: – Потому что оттуда я видела море. Потому что хотя бы несколько минут могла помечтать о свободе.

Мое сердце мучительно сжалось, и по щекам потекли слезы. Взгляд Кьяры снова ожесточился.

– Я всё гадала… Все эти годы гадала, почему же она не вернулась за мной. Она ведь обещала. Тогда почему?.. И вот теперь я узнала, что она завела себе другую семью, родила другую дочь… Когда она вышла замуж за этого Эрена Линда?

Я открыла рот, чтобы ответить, когда до меня вдруг дошло, что именно я собираюсь сказать: мама вышла замуж где-то через два месяца после того, как оставила Кьяру. Меня охватили тошнотворный ужас и слабость, но я не посмела промолчать и чуть слышно проговорила:

– В конце сентября четыре тысячи триста шестого года.

Побледнев, Кьяра отшатнулась и резко спросила:

– А ты? Когда ты родилась?

Не глядя на нее, я сказала:

– Я родилась раньше срока… Двадцать седьмого апреля следующего года.

Кьяра с презрением процедила:

– А она не теряла времени даром… Так может, в этом и заключалась ее великая миссия – спихнуть ненужного ребенка на Служительниц и поскорее найти себе подходящего мужа, начав новую жизнь в другом городе?

Я не выдержала:

– Нет! Как ты можешь так говорить? Мама покинула Альвион, чтобы отвезти в Зеннон осколки камня-сердца!

Лицо ее застыло, ничего не выражая, а потом она медленно протянула:

– Она украла осколки?.. Так вот