Мартин Романо - Всадники бури
— Ну?! Что ты об этом думаешь? — продолжал киммериец. Он, конечно же, обращался к своему спутнику, но между тем, задрав голову, напряженно всматривался в небесную даль, туда, где все еще вырисовывались очертания свободно парившего грифа.
— Не знаю, что и подумать, — тихо, словно опасаясь, что кто-то может подслушать их разговор, ответил Зулгайен.
— Какая-то нелепость! — горячо недоумевал Конан. — Эта косальская тварь спасла мне жизнь. Ну, не наваждение ли?!
Зулгайен только пожал плечами. Он молчал. А потом его взгляд — как будто случайно — упал на заклеванного птицей гвардейца. Туранец даже вздрогнул.
— О, Тарим! — взволнованно пробормотал он.
Нерешительно подошел к мертвому, склонился над ним. Лицо того было сплошь исклевано алчной тварью, Сочившаяся из ран кровь стекала на траву, окрашивая ее в грязно-бурый цвет. Пропитывала землю. А вокруг неугомонно, омерзительно пищала слетевшаяся на запах крови мошкара. Зулгайен внимательно вглядывался в обезображенное лицо убитого. Полуоткрытый, с запекшимися губами рот гвардейца навечно застыл в мученической гримасе. Остекленевшие глаза, казалось, все еще молили о пощаде, как и в предсмертный миг. И повсюду зияли глубокие раны.
Зулгайен все смотрел на лицо мертвого, словно не находил в себе сил отвести взгляд.
— Он был тебе знаком? — осторожно спросил Конан.
Услышав голос своего спутника, туранец нервно передернул плечами. И, не отрывая глаз от лежащего на земле гвардейца, тихо ответил:
— Да, он был мне знаком… близко знаком, — с горечью добавил он.
— Но ты можешь и ошибаться, — не повысив голос ни на йоту, неуверенно возразил ему киммериец. — Лицо этого несчастного так изуродовано, что угадать былые черты почти невозможно.
— Пусть черты его обезображены до неузнаваемости, — решительно отвечал туранец. — Но не глаза!.. Эти глаза я узнал бы из тысячи. Они так похожи на… — он не договорил, только мучительно сглотнул.
— Этот человек — твой брат? — спросил Ко-нан.
Зулгайен снова вздрогнул, будто его вдруг обдало леденящим холодом. Медленно повернулся к киммерийцу и какое-то время молча глядел на него.
— Да, — наконец, ответил туранец. Голос его звучал тихо и сдавленно. — Это мой единокровный брат Рустэб. Откуда же ты узнал о нашем родстве?! — не удержался он.
Конан улыбнулся.
— Просто обратил внимание на поразительное сходство его боевых приемов с твоими.
— Вот оно что, — пробормотал Зулгайен. Теперь он глядел куда-то вдаль. — Между мной и Рустэбом, на самом деле, отыскалось бы не слишком много схожего, — задумчиво говорил он. — Мы не были близки. С самого детства нас что-то разделяло.
— Может быть, соперничество? — спросил Конан.
— Да… соперничество, — согласился туранец. — Наверное, потому Рустэб и пошел на службу к жречеству Эрлика, — Зулгайен вздохнул. — Стал не только одним из лучших гвардейцев верховного жреца, но и его наперсником
— Меня удивляет, что твой брат не поклоняется Тариму, — сказал Конан.
— Рустэб не признавал ни Тарима, ни Эрлика, — отвечал полководец. — Только золото и власть… Мы с ним избегали встреч. Виделись лишь иногда, да и то не решались приблизиться друг к другу… Подумать только, — с отчаянной досадой воскликнул он, — ведь сегодня я не смог даже узнать его голос!
— Ну, и что бы ты сделал, если бы и узнал?! — усмехнувшись, спросил Конан. — Позволил бы отправить себя во Аграпур к верховному жрецу Эрлика?! Очень сомневаюсь в том, что там тебя ждал бы радушный прием! Поменял бы вендийский плен на туранский, а, может быть, даже на смерть, — с торжественностью в голосе заключил киммериец.
— Ты прав задумчиво произнёс Зулгайен. — Верховный жрец Эрлика не пощадил бы меня. Да и сам Рустэб навряд ли бы вспомнил о том, что я его брат.
Он снова наклонился над мертвым. Аккуратно, как будто даже бережно снял с него плащ. И, снова тяжело вздохнув, покрыл им тело брата. Затем выпрямился и какое-то время просто неподвижно стоял, устремив взгляд перед собой. Наконец отступил на два шага, нерешительно повернулся к Конану и сказал:
— Я должен вернуться в храм, предупредить о возможной опасности. Ведь если гвардейцы Эрлика подстерегали нас здесь, значит в Аграпуре каким-то образом стало известно, где укрыт храм Тарима. Заодно попрошу жрецов погрести Рустэба, — его губы снова напряглись в страдальческой мине. — Ну и… остальных тоже, — он брезгливо осмотрелся вокруг. — Думаю тебе не стоит идти со мной.
Конан, соглашаясь, кивнул.
— Я останусь здесь, — сказал он. — Поищу наших коней. А об этих, — киммериец бросил взгляд в сторону бродивших неподалеку рысаков поверженных гвардейцев, — пусть позаботятся жрецы Тарима. Возвращайся поскорее! — сказал он вслед уже направлявшемуся к скале Зулгайену.
Проводив туранца взглядом, Конан обернулся, будто что-то безмолвно позвало его, и он не смог устоять перед этим таинственным зовом.
Однако там, сзади, не оказалось ничего, что смогло бы привлечь к себе его внимание. Разве что только восемь поверженных в бою гвардейцев неподвижно лежали на земле.
Конан приблизился к телу Рустэба. Осторожно приподнял покрывавший его серый плащ. Тихонько усмехнулся. И, обращаясь к мертвому гвардейцу, сказал:
— Должен признать, ты был славным воином! Знал толк в оружии!
И тут Конан услышал позади себя чей-то звонкий переливчатый смех. Он оглянулся и увидел сидевшую на валуне огромную черную птицу.
Клюв твари был открыт. Покрытое блестящими перьями тело содрогалось от неугомонного смеха.
Киммериец глядел на птицу, злобно оскалившись, с недоверием во взгляде. Приблизиться же к ней не решался
— Да что же ты, тварь косальская, все смеешься?! — не удержался он от гневного крика.
Птица вдруг замолкла. Взмахнула длинными остроконечными крыльями. И тотчас же стремительно поднялась в небо.
Глава XIV
«Происшествие в храме»
В храме Асуры было многолюдно. Пышно одетые мужчины и женщины стояли под огромным мраморным куполом главного Айодхийского святилища. Все они были людьми благородного сословия и приближенные к королевскому двору. У выхода из храма с непроницаемыми лицами замерли стражники. Позади, тесно прижавшись друг к другу и смущенно перешептываясь о чем-то, стояли рабы.
В другом полукруге зала, в культовой нише на подиуме возвышалось базальтовое, с инкрустацией из золота и драгоценных камней изваяние Асуры.
Рядом, по обе стороны от него, находились жрецы. Все они были наголо бриты и облачены в светлые длинные тоги. В руках держали гонги. Но не ударяли в них. Стояли, не шелохнувшись. И в этой неподвижности служителей Асура угадывалась какая-то непередаваемая словами торжественная значимость.
