Птицы - Владимир Торин
Мистер Дрей уверенно шел по улице, и перемены в районе его, очевидно, нисколько не заботили. Учитывая, что он по пути несколько раз здоровался с какими-то мрачными типами, дети поняли, что для него здесь были все «свои».
В какой-то момент мистер Дрей остановился у обшарпанного и скрюченного, словно в приступе тошноты, дома, огляделся по сторонам, взбежал по лесенке, пару раз стукнул кулаком в дверь и, когда та отворилась, скрылся внутри.
Дети выбрались из-за покосившейся афишной тумбы, на которой висели ободранные и пожелтевшие от времени афиши спектаклей из тех времен, когда Финч еще даже не родился, и направились к дому, в котором исчез дядя Сергиус.
– А ну с дороги, мелочь! – рявкнул огромный человек в полосатой рубахе под распахнутым пальто. На его здоровенной голове косо сидел крошечный, по виду детский, котелок. Черная щетина покрывала всю нижнюю половину лица здоровяка. Выглядел этот человек так, будто только что сбежал с каторги.
Дети поспешили расступиться, пропуская громилу, и тот косолапо протопал мимо.
Финч и Арабелла, не сговариваясь, поежились и подошли к скрюченному дому.
Темно-красное здание с эркером нависало над улицей. Дверь, за которой скрылся мистер Дрей, была выкрашена в сочный бордовый цвет – из-за нее доносилась приглушенная музыка.
Полустертая вывеска над входом гласила: «Пересмешник».
– Я знаю, что это за место, – прошептала Арабелла. – Это кабаре. Помню, как мама велела папе держаться подальше от кабаре. В романе Говарда Пелли «Тринадцать строк о…» часто события происходят в кабаре. Там много курят, и пьют разные горячительные напитки, и поют, а еще там творится всякое… страшное…
– Что, например? – спросил Финч испуганно.
– Кого-то обманывают, кого-то травят ядом, а кого-то соблазняют роковые женщины.
К слову, о роковых женщинах… Вся стена рядом с дверью была обклеена афишами с изображенными на них упомянутыми женщинами в очень фривольных нарядах. У некоторых из дам и вовсе проглядывали чулки! На большинстве афиш была нарисована красивая мисс по имени Фанни Розентодд, которая, судя по огромным заголовкам, являлась «самим очарованием», «восхитительным цветком» и «гвоздем программы». На одной афише она сидела верхом на месяце, на другой – была в костюме кошки и коварно улыбалась, на третьей – устроилась в центре паутины, в которую, словно мухи, угодили несколько джентльменов.
Финч так и не понял, кем именно была мадам Розентодд: пела она, танцевала или просто показывала сценки. Но в чем он был уверен, так это в том, что, как часто говорил неудачливый в любви мистер Си из семнадцатой квартиры, «она была из тех, кто закатывал сцены».
– Пойдем? – неуверенно спросил Финч.
Арабелла вместо ответа поднялась по ступенькам и постучала. В тот же миг дверь распахнулась. Дети шагнули в помещение и оказались в непроглядной пурпурной дымной туче. Они тут же закашлялись.
Финч попытался оглядеться, но почти сразу наткнулся на огромное черное лицо, вынырнувшее к ним из дыма.
– Детям входа нет! – проскрежетал человек с огромными бровями, приплюснутым носом и здоровенными белоснежными зубами. – Ростом не вышли. Ха-ха-ха!
Чернокожий громила вытолкал Арабеллу и Финча на улицу, после чего захлопнул за ними дверь.
– Больно надо! – возмущенная таким поведением, крикнула Арабелла. – Мы пойдем к вашим конкурентам! Так и знайте!
– Что? – удивился Финч. – Зачем?
– Никуда мы не пойдем, – прошептала девочка. – Просто мистер Сьюлли, герой романа «Пятнадцать фунтов удачи», всегда так говорил, когда его откуда-то выгоняли.
– Что будем делать?
– Давай обойдем дом, вдруг здесь есть черный ход.
Финч кивнул, и они двинулись вдоль здания. Вскоре дети обнаружили неприметный узкий проход, прячущийся в нише.
Проход привел их в крошечный дворик-колодец, почти все место в котором занимали сугробы. У дальней стены стояли мусорные баки, по ним сновали облезлые коты. Один кот держал в зубах рыбий скелетик, другой – Финч даже потер глаза, поскольку решил, что ему показалось, – зажженную сигару. Рядом с баками громоздился сломанный рояль, к нему прислонился прохудившийся контрабас, а в дырявом барабане, лежащем рядом, сидел еще один кот. Помимо этого, все кругом было заставлено пустыми бутылками.
Как и предполагала Арабелла, во дворике обнаружилась еще одна обклеенная афишами дверь. Но уж чего девочка предположить не могла, так это того, что перед дверью будет стоять молодая женщина с папиреткой на тонком длинном мундштуке. И еще того, что эта женщина будет плакать.
Тушь размазалась по ее лицу – застыла потеками на щеках, как пролитые чернила. Темно-красная губная помада растеклась и превратилась в длинную уродливую улыбку, пудра кое-где стерлась. На женщине были черное бархатное платье, сетчатые чулки и крошечная шляпка с дымчатой вуалеткой, а еще боа из угольных перьев. Белые как снег волосы вились волнами и покачивались, когда их обладательница трясла головой.
Не останавливая рыданий, женщина раз за разом выпускала изо рта струю алого дыма.
Дети переглянулись и подошли ближе.
– Мадам, с вами все в порядке? – спросил Финч.
Женщина вздрогнула и поглядела на Финча, перевела взгляд на Арабеллу. В первое мгновение она испугалась, но тут же, увидев, что это всего лишь дети, немного успокоилась.
– Что вы здесь делаете? – спросила она строго. – Здесь не место для детей.
– Мы просто шли на ярмарку и услышали, что кто-то плачет, – соврал Финч.
– Мы подумали, вдруг вам нужна помощь, – добавила Арабелла.
Лицо женщины выражало сомнение.
– Помощь? И чем же вы можете мне помочь?
Что-то вдруг будто подтолкнуло Финча, и он протянул ей пакетик с конфетками.
– Все будет хорошо, мадам, – сказал мальчик. – Не плачьте.
Женщина была потрясена его поступком. Тем не менее она взяла из пакетика лакричную пиявку и улыбнулась. Несмотря на растекшуюся тушь и слегка покрасневшие щеки, улыбка будто осветила ее лицо. Эта дама была не просто миловидной – она была очень красива. И Финч ее узнал.
– Вы Фанни Розентодд? – спросил он.
Та кивнула и отправила в рот пиявку.
– Я Финч. А это Арабелла.
Мадам Розентодд по очереди протянула им руку в тонкой бархатной перчатке.
– Приятно познакомиться, дети, – жуя конфету, сказала она. – Можете называть меня Фанни.
– Вы же очень красивая, Фанни! – выпалил Финч и покраснел, а Арабелла закатила глаза. – Вы не должны огорчаться. Почему вы плачете?
– Мы можем как-нибудь вам помочь, мадам? – спросила девочка. – Что-нибудь сделать для вас?
– Вы очень добры, дети, – сказала мадам Розентодд, зажала зубами мундштук и выпустила из уголка рта очередную струю дыма. – Но, к сожалению, вы ничем мне не поможете.
– Может, если вы расскажете… – начал было Финч, впрочем, Фанни Розентодд явно не нуждалась в дополнительных уговорах. Судя по всему, у нее на душе давно накипело, и ей срочно потребовалось выплеснуть свою горечь.
– Все хотят, чтобы я была страстной и веселой! – жалобно сказала она. – Потому что хмурые, заплаканные женщины никому не нужны. Всем подавай ярких, пылающих безудержным огнем бестий!
– А кто такие «бестии»? – спросил Финч.
– Женщины, которые держат мужчину за горло, впиваясь в его губы поцелуем, – машинально пояснила Фанни и продолжила жаловаться: – Я должна быть ослепительной, как проклятая лампа! Я должна светить и греть! Я должна раскалять сердца и умы! И никому нет дела до моих чувств…
– Нам есть дело, Фанни! – сказал Финч. – Возьмите еще конфету!
– С удовольствием! – Мадам Розентодд отправила в рот еще одну пиявку и принялась ее трагично жевать.
– Мы вас понимаем, Фанни, – попыталась утешить ее Арабелла. – Это очень несправедливо! Расскажите, что случилось!
Финч сомневался, что это сработает, но мадам Розентодд отчаянно нуждалась в слушателе, хотя бы таком – маленьком и наивном, перед которым не стыдно приобнажить душу.
– Я так устала от этих взглядов, – сказала она. – Так устала от луча прожектора. Когда-то я просто хотела петь, но сейчас я уже не понимаю, о чем пою. Я больше не чувствую музыку, понимаете? Музыка превратилась в какое-то громыхание и шипение на фоне, а я выдаю под нее бессмысленные рифмованные строки, от которых самой тошно. Любовь, роковая страсть, томные взгляды и ревность. Я не хочу об этом больше петь.
– А о чем бы вы хотели петь?
– Я… я не знаю. – Она отрешенно огляделась. – О снеге, о мечтах, о том, что меня действительно волнует.
– Но почему вы не поете об этом?
– А это, милая, никому не нужно. Всем подавай стр-р-расть, огонь, пошлость и вульгарщину, неразделенные чувства, предательства. И всё с этим циничным черным юмором, от которого хочется повеситься. Это даже хуже, чем кукольный водевиль, это… это… кабаре.
Мадам Розентодд уставилась на медленно падающие снежинки. Кажется, она впервые это сказала вслух, будто выцарапав из себя признание. И все же
