Вор - Меган Уэйлин Тернер
Паника отпустила, я всмотрелся в стену перед собой. Из нее выпирали камни, виднелась рябь, застывшая при остывании раскаленной лавы, но ни одной трещинки, ни одной расселинки, за которой могла бы скрываться потайная дверь или неведомый родник. Я осмотрел среднюю часть стены, в сердцах выругался и шарахнул ломиком по камням.
Руку пронзила боль. Лом приземлился на камень у ног, лязгнув, как колокол. Хорошо еще, не отскочил и не угодил мне в лицо. Я сел, привалившись к стене, поглаживая ушибленную руку и утирая слезы. Паника исчезла, но меня все еще подмывало направиться к выходу. Не знаю, смог бы я тогда уйти или нет. Остался я не потому, что попал в западню, а потому, что не хватило ума смыться. Может быть, те, чьи кости валяются на полу, тоже утонули из-за своего упрямства.
Я сидел перед огромной глыбой обсидиана и спрашивал себя, многие ли вот так же сиживали тут до меня. Гефестийское стекло было очень красиво. В нем отражалась лампа, отражалось и мое лицо, искаженное неровностями обсидиана. Я долго смотрел на пляшущий внутри язычок пламени. Опять подумалось: это стекло похоже на окно, выходящее в ночь. В нем отражаются горящие в доме огни, а погруженный во тьму мир по ту сторону стекла остается невидимым. Так похоже на окно… или на дверь.
Я встал, забыв о больной руке. Этот кусок обсидиана, хоть его и пронизывали жилы коренной породы, был величиной с двустворчатую дверь. Я провел пальцами по гладкой черной поверхности, прижался носом, пытаясь заглянуть внутрь. Ничего, только чернота. Я взял ломик и, затаив дыхание, стукнул по стеклу.
Ломик отскочил, отбив небольшой осколок обсидиана. Я отвернул лицо и ударил сильнее. Отлетели осколки побольше. От места удара, словно лучи, побежали длинные трещины, а там, где они пересекались, образовалась крохотная дырочка, не больше пуговицы. Стараясь не порезаться, я просунул в нее кончик пальца. Он нырнул в пустоту с обратной стороны.
Снова отвернувшись, я принялся что есть силы колотить ломиком по стеклянной двери. Наконец что-то отскочило и звякнуло о каменный пол. Я посмотрел. Из двери вывалился кусок стекла величиной с нагрудник кирасы. Он упал на пол и разбился вдребезги. В воздух взметнулась колючая пыль. Я поднял лампу и посветил в дыру. Там не было комнаты, зато открывалось пространство, которое, по моим расчетам, должно было находиться за противоположной стеной коридора. Я осмотрелся. Как я мог ошибиться? Потом снова заглянул в обсидиановую дыру. Там виднелась лестница из двенадцати ступенек, уходившая вверх. В комнату над ней луч моей слабой лампы не пробивался.
Осторожно орудуя ломом между каменными прожилками, я расширил дыру. От обсидиана откалывались пластины величиной с тарелку, и я аккуратно складывал их на землю. Вдруг последний удар справился-таки с дверью. Каменные прожилки рассыпались, вслед за ними выпал и разбился огромный кусок стекла. Острые осколки полетели, как снаряды. Я отскочил и закрыл лицо обеими руками. Когда пыль осела, я огляделся. В обсидиане зияла неровная дыра величиной с двустворчатую дверь, и все пространство за ней занимала лестница. Она была шириной футов восемь, как и предсказывали наши с волшебником расчеты. Но я все равно понятия не имел, как она могла очутиться по эту сторону коридора, где стена была всего пару футов в толщину.
Лампа опять выпала из рук, но осталась гореть. Я подхватил ее, перебрался через груды битого обсидиана и поднялся по лестнице. Лампа была круглая, приземистая, в ширину чуть больше, чем в высоту, немного помятая сбоку, там, где я ее ронял. С одной стороны торчал короткий носик с отверстием для фитиля, но рукоятки не было. Лампа плотно лежала на ладони, и по мере выгорания масла латунь постепенно нагревалась. К этой минуте масла осталось очень мало, и лампа стала совсем легкой. Я поднял ее повыше, освещая себе дорогу ее скупым мерцанием. Препятствий не было. Я стал подниматься, глядя под ноги, и поэтому не сразу заметил самое главное. Лишь добравшись до верхней ступеньки и подняв глаза, я понял, что комната полна народу.
Они неплотной толпой стояли по обе стороны открытого прохода и хранили полное молчание. Никто не бросил ни единого взгляда в мою сторону. Или они не знают о моем появлении? Не может быть. Обсидиан разбивался о пол с таким грохотом, что разбудил бы мертвого. Но никто из них не шелохнулся. Я стоял прямо на виду, но на меня никто не смотрел. Наконец до меня дошло, что во всей комнате шевелятся только тени, отбрасываемые лампой в моей дрожащей руке. Я с облегчением выдохнул. Это всего лишь статуи.
Я пошел среди них, поражаясь неземному совершенству. Кожа была у одних светлее, у других темнее, но всегда без единого пятнышка, лица симметричные, глаза ясные. Ни шрамов, ни кривоватых ног, ни раскосинки в глазах. Захотелось потрогать эту идеальную кожу, но я не посмел. Лишь провел пальцами по ткани одного одеяния. Темно-синяя тога с вытканным узором в виде бегущей воды. Человек, щеголявший в ней, был высок. Выше меня, конечно, и, пожалуй, даже выше волшебника.
В стороне от прохода, ближе к задней части комнаты, я нашел ту самую женщину в белом пеплосе. Я сразу узнал ее, даже без пера и свитка, и приветствовал улыбкой. Ее звали Мойра, она записывала судьбу каждого человека. Не стал спрашивать, как она явилась ко мне в сны. Главное – я нашел ее образ наяву. Подумалось: уж теперь-то все тайны получат объяснение.
Я оставил ее и пошел к алтарю, но, оказалось, ошибся. Алтаря не было. На его месте стоял трон, и на нем восседала статуя Великой богини Гефестии. Она была одета в мягкий бархат, его красный цвет густо темнел в глубине складок и делался светлее по гребням. Откинутые от лица волосы удерживались златотканой лентой с красными рубинами. На коленях у нее стоял небольшой поднос с одним-единственным камнем на зеркальной поверхности. Я подошел ближе. Отсюда я легко мог бы схватить этот камень, но, протянув руку, остановился и замер, вглядываясь в игру света на складках бархата. Мантия еле заметно шевелилась. Богиня дышала. У меня сердце замерло в груди, будто окаменев.
Нет, это была не тщательно выполненная статуя Гефестии в скульптурном
