Зима 41-го (СИ) - Лифановский Дмитрий

— Товарищ лейтенант госбезопасности! Саша! Что с тобой?! — Сашка очнулся от тревожных голосов девушек, зовущих его. Они давно перешли на «ты» вне строя. Девушки умные, они понимали, когда можно общаться по-простому, а когда нужно придерживаться субординации. Сашке тоже так было проще. Он как-то незаметно за эти несколько дней сблизился с Идой и Зиной. Зина перестала его провоцировать взглядами и шутками и оказалась обычной задорной девчонкой. А еще у Зины начал завязываться роман с Алексеем Демидовым. Они старались скрыть свои отношения, но в тесном армейском коллективе, где и днем и ночью все на виду это практически не реально. А Ида хоть и осталась такой, какой была, зато из глаз у нее пропал холодок. Правда, только когда она смотрела на Сашку, для всех остальных Весельская так и продолжала быть недоступной Снежной королевой. И даже напористый, разудалой Мишка Устинкин отступил, сказав, что тут истребитель бессилен, тут нужна долгая, планомерная осада, а это не для него.

Кстати, парни из 154-го полка тоже застряли с ними здесь на Гражданке. Так уж получилось, что за их вертолетом закрепилось два звена. Звено Миши Устинкина с Игорем Пилютиным и звено Демидова с Сергеем Тюриным в качестве ведомого. Тактика тоже была отработана. Михаил с Игорем прикрывали непосредственно вертолет. А звено старшего лейтенанта сопровождало их на высоте. Тактика оказалась вполне рабочей. Вчера над Ладогой их попыталась атаковать шестерка мессеров. Сашка, прижавшись к земле, чтобы лишить врага вертикального маневра стал уходить, а Миша с Игорем связали худых[i] боем. Но когда с неба на немцев свалилась еще пара Р-40[ii], сразу же, сбив один самолет и подранив второй, гансы тут же вышли из боя и потянулись в сторону Шлиссельбурга. Сергей Тюрин хотел было добить подранка, но получил запрещающий окрик Демидова и вернулся в строй. Больше за четыре дня стычек не было. Хотя судя по отметкам на радаре небо над Ладогой не пустовало.

Сейчас парни из 154-го полка ушли в гости к позвавшим их морячкам. Пока непогода оставила авиацию без работы, можно было слегка расслабиться. И доблестные летчики КБФ решили устроить небольшую пьянку, на которую пригласили загостившихся у них армейцев. Звали и Сашку с девушками. Зину с Идой так очень даже настойчиво. Сашка отказался, алкоголь он не любил, да и не по возрасту ему, а девушки решили его в этом поддержать. Судя по недобрым взглядам флотских, своим отказом, вернее тем, что к нему присоединились курсантки, он нажил себе недоброжелателей среди летчиков КБФ. Зато встретило полную поддержку со стороны Демидова. Так что вечер они коротали втроем. Технари остались в Волхове, Тихонов с Сиротининым охраняли вертолет, а Харуев ушел к связистам, отчитываться перед командованием.

Вынырнув из размышлений, Сашка поймал на себе обеспокоенные взгляды девушек:

— Вы чего всполошились?

— Да ты так страшно скрипел зубами, мы подумали тебе плохо! — протараторила Зина.

— В порядке я, просто ребятишек вспомнил…

Ида понимающе кивнула, а Зина пожала плечами и как-то обыденно, как о чем-то ничего не значащем произнесла:

— Этим повезло. Они уже на Большой земле. Теперь живы останутся.

— Зинка, ну как ты можешь так равнодушно?! — возмущенно пристыдила подругу Ида.

— А как?! Как надо?! — ее лицо в свете «катюши»[iii] страшно исказилось и она вдруг тонко, протяжно завыла, — Они будут жить, а мои… Мои все там! — Зина судорожно кивнула в сторону города. Ида кинулась ее утешать, сжав в объятиях и гладя по голове. А Сашка сидел, чувствуя себя не в своей тарелке и не знал, что предпринять. Зина потихоньку стала успокаиваться, лишь изредка всхлипывая, а потом глухим, монотонным голосом заговорила:

— Мы жили здесь, неподалеку. На Выборгской стороне, у Лесного проспекта. Я, мама и сестренка. Люсенька. Ей было одиннадцать лет. Она только в пятый класс пошла. Правда, проучилась недолго. Началась блокада. Занятия в школе продолжались где-то до середины октября. Потом уроки сократили, а потом они вообще прекратились. Отапливать школу перестали, дети и учителя мерзли, стали болеть. Да и голод. Пайки сократили. 200 грамм хлеба, 50 грамм сахара, а если повезет карамельных конфет. Крупу давали. Иногда. Положено было еще масло и мясо, только мы его ни разу не получали. Не было. И дров не было. Мы жгли мебель.

Мама работала учительницей немецкого в нашей школе. Когда прекратились занятия, в школу стала ходить только на дежурства. И я после школы хотела поступать в пединститут, и поступила! — Зина гордо вскинула голову, — Только вот из-за войны учиться не получилось. Хотела на фронт, меня не взяли. Тогда я устроилась в комитет комсомола. Секретаршей, — Зина горько усмехнулась, — я же в школе комсоргом была, активисткой. — Был там у нас в райкоме такой Боря Лукин, — девушка пустым невидящим взглядом смотрела в стену, — это он мне помог устроиться. Нравилась я ему, знаки внимания все мне оказывал, — Зина помолчала, а потом продолжила невпопад, — Люся болеть стала. Исхудала. Потом и мама слегла. Ноги опухли, ходить стало тяжело. Зина опять замолчала, уставившись в стол и нервно теребя пальцами воротник гимнастерки. Сашка с Идой боялись дышать, чтобы не нарушить эту тяжелую, тягучую тишину. Такой, обычно веселую, острую на язык Воскобойникову они еще не видели.

— В общем, я стала любовницей Лукина. За усиленный паёк! — Зина подняла от стола злой взгляд и посмотрела на Сашку с Идой. — Что, думаете, блядь я?! Да?! — вцепившись побелевшими пальцами в столешницу, она подалась вперед, а потом как-то резко сжалась, опустив плечи: — А впрочем, правильно думаете. Только Леше не говорите, я сама скажу. Честно-честно скажу, — Зина подняла полные слез глаза, — просто, — она протяжно всхлипнула, — просто, чуть-чуть счастливой побуду и скажу. Ида встала из-за стола и, подойдя сзади к подруге, крепко обняла ее. А Сашка, подумав, протянул руку и сжал ладонь девушки:

— Зин, ерунду не говори. Никто тебя никем не считает! Ты наш боевой товарищ! И рассказывать мы ничего не будем никому, посчитаешь нужным, сама расскажешь, а не расскажешь, так и не надо, — произнесенные им слова казались Сашке глупыми, пустыми, но он чувствовал, что сказать хоть что-то было надо. Вот и сказал, что думал.

— Утешаете? — горько и зло усмехнулась Зина.

— Нет, не утешаем. Не мели ерунду, — так же зло ответила ей Весельская, — мы экипаж! — это «экипаж» она подцепила у Сашки, только он называл их троих так.

— Спасибо. Только Леше я все равно все расскажу. Нельзя с ним так, он хороший, — Зина впервые за весь разговор улыбнулась грустной улыбкой, которая тут же сползла с ее лица. — Это было 14-е ноября. Я шла домой от Бориса. Тушенку несла. А еще клей. Ида с Сашей удивленно уставились на девушку. Зина пояснила: — Столярный клей. Куски такие серые. Мы студень из него варили. Гадость! — ее лицо в отвращении сморщилось, — но голод сбивает. Сирена завыла, когда я была совсем рядом с домом. Мама уже еле-еле ходила и в бомбоубежище не спускалась, а Люся ее бы не бросила. Я побежала к дому. Мне оставалось добежать совсем чуть-чуть, метров сто. Бомба пробила крышу и перекрытия и взорвалась между вторым и третьим этажами. А потом посыпались зажигалки. Взрывной волной меня кинуло на мостовую и, по-моему, я потеряла сознание. Когда очнулась, части нашего дома не было, а в остальной разгорался пожар. Дальше я плохо помню. Кажется, я слышала, как кричала из-под обломков Люся. А может мне это показалось. Не помню.

Зина сидела, монотонно раскачиваясь. За плечи ее все так же придерживала Ида. А Сашка боялся поднять на девушку глаза. Почему-то ему было очень стыдно от ее рассказа. Стыдно и больно. Он не мог понять причину этого стыда. Наверное, это был стыд мужчины, не сумевшего уберечь, защитить, спасти. Потихоньку этот стыд начал перерастать в ярость, и парень опять заскрипел зубами. Зина продолжила, нарушив тишину:

— Мы их откопали на следующий день. Мама погибла сразу, ее напополам передавило плитой. А Люся сгорела. Заживо сгорела! — крикнула девушка и опять зарыдала. А у Сашки перед глазами встала смоленская деревня с сожженными жителями, и непонимающий, удивленный взгляд застреленной немцем девчушки. Парень молча встал и подошел к стоящей в углу у входа бадье. Зачерпнув полную кружку, он залпом выпил сам, а потом зачерпнул еще и принес Зине, буквально силком впихнув в нее ледяную, ломящую зубы воду. Девушка, стуча зубами о край кружки, хлебала, обливаясь и не замечая этого. На последних глотках она поперхнулась и закашлялась. Ида постучала ее по спине. Откашлявшись, Зина понемногу начала успокаиваться и продолжила свой рассказ: