Юрий Никитин - Семеро Тайных
Перун взял меч в одну руку, взмахнул несколько раз, красиво и легко, воздух свистел и трещал, распоротый как слабое полотно.
— Красиво?.. Эх, не понимаешь. Надо бы тебя убить прямо сейчас... ты без спросу вторгся в мою обитель, этого достаточно для смерти любого, будь он царем или чародеем... но я ценю мужество... пусть даже такое странное.
Олег слушал почти бесстрастно, потому что уже смирился со своей участью, она в руках бога войны, он при всей своей мощи в состоянии тягаться с людьми, но не с богами, старался только не думать о том миге, когда холодная сталь перерубит ему шею.
— Спасибо, — ответил он. — В самом деле — спасибо.
— Ладно, пойдем, — решил Перун. — А потом я тебя все-таки убью.
Он поднялся во весь огромный рост, широкий и бессмертный, ловко бросил меч в перевязь за спиной. В глубине пещеры горели два факела, а на полу под стеной что-то блестело.
Олег пошел вслед за Перуном, глаза расширились, он смотрел, но не понимал.
Это был боевой шлем Перуна, в котором тот отправлялся на войны. Из шлема торчала солома, в трепещущем свете факелов Олег рассмотрел крохотное серое тельце. На него быстро взглянул круглый темный глаз, испуганно и осуждающе, и только тогда Олег понял, что это обыкновенная горлица, дикая лесная голубка, что забралась в перевернутый шлем бога войны и устроила там гнездо.
— Понял? — спросил Перун.
Олег долго таращил глаза на странное гнездо, перевел непонимающий взгляд на Перуна:
— Честно говоря, нет.
Перун зло ткнул в сторону голубки толстым, как рукоять меча, пальцем:
— Эта тварь воспользовалась, когда я после битвы вернулся усталый и лег спать, быстро натаскала травы в шлем! Когда я собрался снова на войну, потянулся за шлемом, она уже успела отложить яйца!
Он умолк, злой и побагровевший, посмотрел на Олега. Тот перевел взор на голубку, потом снова на Перуна:
— Ну и что?
— Как что? — гаркнул Перун, уже сердясь. От звуков могучего голоса колыхнулось пламя факелов, а голубка беспокойно задвигалась. Перун поспешно отступил на шаг. — Как что?.. Эта тварь сидит там и высиживает птенцов!
Олег снова спросил тупо:
— Ну и что?
Перун задохнулся гневом, даже в свете факелов было видно, как глаза налились кровью.
— Но как я могу взять шлем, когда она там птенцов высиживает!
Олег переводил взгляд с голубки на бога войны, снова на голубку. В голове стало горячо. Мысли метались все суматошнее, в голове раздался звон. Он чувствовал, что кровь отлила от лица, побледнел, а губы посинели, когда с трудом выдавил:
— Прости... но я так и не понял.
Перун покачал мечом в воздухе, красные блики хищно бегали от острия к рукояти и обратно, всмотрелся в лицо волхва, скривился и бросил меч за спину, ловко попав прямо в ножны.
— Я вижу.
Олег с мукой оглядывался на странное гнездо:
— Я все равно не понял.
Перун вернулся к сиденью, вытащил меч и снова взял в руки точильный камень. Глаза его придирчиво искали хоть зазубринку на мече, но не находили.
— И что теперь со мной? — спросил Олег.
Перун ответил вопросом на вопрос:
— А как бы ты поступил? С голубкой?
Олег пожал плечами:
— Да шугнул бы эту... заразу. Яйца на хрен, а шлем на голову. Ну, сполоснул бы, если успела нагадить. Только и делов!
Перун всмотрелся в его умное лицо, изможденное долгим бдением за мудрыми книгами. Неожиданно губы бога войны изогнулись в злой победной усмешке.
— Иди.
Олег стоял, ничего не понимая, таращил глаза:
— Ты... ты не будешь убивать?
Перун злорадно скалил зубы:
— Да ни за какие пряники!
— Почему?
— А вот потому!.. Мне в сто тысяч раз больше удовольствия знать, что ты не понял такой простой вещи... мудрец! Которая мне понятна, как... как два пальца замочить. И знать, что будешь ломать голову, мучиться, доискиваясь. Ты ведь из тех, кто доискивается!
Олег шел из сумрака раздавленный и униженный, впереди ширился сверкающий выход в солнечный день, но в глазах было темно, а вдогонку раздавался злорадный хохот бога войны.
Таргитай, мелькнула смятенная мысль. Это его чертова дудочка. Подействовал на Перуна, изменил бога войны... чуть-чуть, но все же Перун уже не тот кровавый зверь, каким был еще в прошлую встречу.
В черепе колотилась мысль, разбив лоб и лапы в кровь: почему Перун все же не вытряхнет эту птаху и не напялит шлем?
Глава 16
"Я бы так сделал, — думал он, взбираясь по крутому склону. — Мне песни Таргитая что вой голодной собаки. Надел бы шлем и пошел бы... Видать, песни действуют только на дураков.
Но все-таки, все-таки... Что-то я извлек. Если даже не понял, почему не дать птахе пинка, то все же могу высчитать, сколько не будет войны... Две недели на высиживание, недели две кормить в гнезде, а еще с неделю в слетках, будут бегать за нею по земле и вы-прашивать корм... Нет, тогда шлем уже освободится, Перун тут же ухватит, кровавая война из-за отсрочки вспыхнет еще злее... но пока что в запасе есть три недели. Нет, горлица там с неделю, чародеи ожидали войну пять дней тому..."
И многое надо успеть сделать за оставшиеся дни.
Трое суток он спускался с гор, а потом брел через леса, избегая заходить в села и города. Вот-вот составит слова так, чтобы понял любой человек, понял и пошел за ним. Остается, он это чувствует, совсем немного!
Кто-то за тридевять земель лишился роскошного ковра, у кого-то со стола исчезали роскошные яства: он мог бы, конечно, питаться грибами и ягодами, даже молодой корой с деревьев, но это отвлекло бы от напряженного думанья. И потому спал под ореховым кустом, завернувшись в ковер, ел что-то нездешнее, но просто тающее во рту... Чтобы быть наверняка уверенным, что обобрал не бедняка, он вызывал блюда только роскошные, но поглощал их хоть быстро и много, но, как и положено мудрецу, рассеянно и почти не замечая, что ест.
Иногда слышал стук топора по дереву, однажды даже видел, как далекая вершинка дерева затряслась, затем с шумом и треском дерево упало, ломая ветви соседок. Вовремя понял, что просто-напросто ветер свалил сушняк. Люди же грабят лес вблизи города. Вглубь забираться и лень, и страшно.
Однажды он сидел на пне, мыслил, опустив голову, что-то отвлекало, наконец понял, что вокруг стоит неумолчный стук копыт. Вздрогнув, он вскинул голову. На него падали тени десятка рослых коней, всадники в железе, а на одном могучем коне высился крупный человек с красным от ярости лицом. Олег непонимающе смотрел, потом в уши внезапно прорезался вопль, и Олег сообразил, что человек уже давно орет, почти визжит, стараясь обратить на себя внимание:
— ...Великому и могучему! А что он велит... ему... царство... надо!
