Метаморфозы. Тетралогия - Марина и Сергей Дяченко
Антон Павлович, сидя рядом по-турецки, показывал, как работает паровозик и как прыгает зайчик с литаврами. Некоторые игрушки были, наверное, ровесниками дома. Рука ребенка не прикасалась к ним несколько десятилетий.
Катя и Даша, видевшие деда впервые, теперь общались с ним так, будто он был их лучшим другом. Еще час назад, встречая гостей на пороге, Антон Павлович часто протирал очки: «Я боюсь, Сашенька, не найти контакт… Детям редко нравятся незнакомые старики… Особенно если они раньше никаких стариков близко не видели…»
Катя и Даша не были внучками Антона Павловича. Они не были дочками Ярослава. Сашка, считывавшая информационные потоки, сидела в соседней комнате, раздираемая противоречиями: Ярослав был в двух шагах. Стоило протянуть руку, коснуться его – и понять все, но это означало бы нарушение доверия…
…Которое он и без того нарушил, казалось, безвозвратно.
– Когда ты рядом, – сказал Ярослав шепотом, – я снова начинаю думать… что мир устроен совсем не так, как нам видится.
– Да, он не так устроен, – согласилась Сашка. И вспомнила самолет в клубах дыма на посадочной полосе.
Ярослав вздохнул:
– Мы всего на три дня. Я хотел… чтобы дед хоть раз увидел внучек. Кто знает, что будет потом.
– Кто знает, – опять согласилась Сашка.
– Они уедут в другую страну, – выговорил Ярослав. – Далеко. С мамой… и новым папой.
– Ты опять молчишь, – сказала Сашка. – Недоговариваешь. Мне, знаешь, в прошлый раз очень дорого стоила твоя игра в молчанку. И другим людям тоже.
– Прости, пожалуйста, – он поиграл желваками. – Я правда не знаю, как это можно сказать… я ничего не боюсь. Только вот этого. Говорить об этом…
– Когда ты узнал, что девочки не твои? – спросила Сашка.
Он вскочил, как будто она его ударила:
– Какая разница?! Они мои! Да как ты вообще смеешь такое…
– Прости, – Сашка закусила губу. – Это… чужая власть над тобой. Как будто отрубают руки. Не важно, у кого там чьи хромосомы, это просто чужая власть… Так когда ты узнал?
Ярослав отвернулся к окну и оперся ладонями о подоконник.
– Когда им было по году, – тихо сказал Антон Павлович. Он стоял в приоткрытой двери, привалившись плечом к деревянной створке. В гостиной громко играла мультяшная музыка. – Все еще раньше начало разрушаться. Были родные люди, стали чужие… Но еще надеялись что-то сохранить – ради детей…
– Ради детей – ты теперь их отпускаешь, – сказала Сашка.
– Папа, – Ярослав не оборачивался. – Я прошу тебя… не своди с них глаз. Будь там, будь рядом. Там розетки, ножницы на полке, провода, мало ли что…
– Ох, – Антон Павлович испуганно оглянулся, оглядел гостиную, облегченно вздохнул. – Я иду. Они такие славные. Похожи на тебя в детстве, Яр.
И он ушел, прикрыв за собой дверь.
– Прости, – Ярослав все еще стоял затылком к Сашке. – Для него это больная тема. Он так радовался, когда я женился – по любви. И когда родились дети. Он не успел приехать, посмотреть на внучек – сперва болел…
Он замолчал, но Сашка поймала несказанные слова, будто кольца дыма в воздухе: а потом биологический отец детей предъявил права на эту женщину и ее дочек. А ты – ты отказался признать себя униженным и боролся за то, что считал своим, а та женщина разрывалась между двумя. Это была трагедия, а не оперетка, но ты этого, конечно, не расскажешь. А я не стану лезть тебе в голову и узнавать подробности.
– Для отца тоже дело не в хромосомах, – тихо сказал Ярослав. – Эти дети мои. Потому что я их люблю. Саша, если ты скажешь мне больше никогда не показываться тебе на глаза – я пойму. Как понял, почему ты мне не отвечаешь…
Сашка засмеялась. Он обернулся как ужаленный:
– Это смешно?!
– Я люблю тебя, – сказала Сашка. – Мне кажется… взошло солнце.
* * *
Поздней ночью они открыли банку с прошлогодним вареньем и съели напополам буханку хлеба, намазывая ломти размякшей малиной, орудуя по очереди широким ножом.
Девочки спали в отдельной комнате, и Антон Павлович улегся там же на раскладушке.
Сашка чувствовала себя как человек, проснувшийся после долгого сна и вспомнивший свое имя. Все, что казалось ей значимым, отступило в тень. То, что казалось невозможным, сделалось единственно верным: запах мужчины, герань на подоконнике, рукоятка кухонного ножа. Будущее. Этой ночью Сашка чувствовала будущее так же приземленно и точно, как хлеб в руках и малиновое варенье во рту.
Ярослав говорил, что его обязанности по контракту истекут летом, он возьмет долгосрочный отпуск и приедет в Торпу, и будет жить тут, пока Сашка не окончит Институт. Сашка осторожно возражала, что после отпуска у Ярослава могут возникнуть проблемы с работой по специальности; она говорила обыкновенные слова, но мурашки бежали по спине и рукам. Уже очень давно, оказывается, она жила без будущего. Она так долго шла в полную тьму, что теперь, увидев свет впереди, не сразу догадалась, что это такое.
Ярослав уверял ее, что даже после длинного отпуска специалистов его класса возьмут куда угодно. А если не возьмут, добавлял он беспечно, я устроюсь водителем в Торпе, с этим не будет проблем. Сашка слушала, ее зрачки расширялись, и в полутемной кухне делалось для нее светлее и светлее, хотя горела единственная маленькая лампа над столом.
Просыпались по очереди девочки, брели, сонные, в туалет, Антон Павлович хлопотал над ними, показывал дорогу, включал и выключал свет, воду, подавал полотенце. Ярослав прислушивался, просил у Сашки прощения и выходил к отцу. Шепотом с ним переговаривался, относил в комнату то воду в стакане, то яблоко, то бумажные салфетки, то старого плюшевого зайца.
Сашке не мешали паузы в разговоре, наоборот, – она наблюдала с сочувствием. Старик наверняка почувствовал этой ночью, что время дискретно: пройдут еще два дня, и внучки исчезнут из его жизни, возможно, навсегда. Но эти два дня и две ночи – неотчуждаемы и неотменимы.
Ярославу было и труднее, и легче. Он когда-то держал этих девочек на руках и тоже думал о будущем, которое было затем подменено катастрофой. Но Ярослав, в отличие от старика, собирался жить долго, и где-то на линии своей жизни (а он, конечно же, видел время линейно) твердо надеялся вернуть и восстановить свое отцовство.
Потом девочки заснули крепко, и рядом с
