Заступа - Иван Александрович Белов
У Руха от нервного перенапряжения подкосились ноги. Антоний с натугой выползал из стены.
– Заступа, Заступа! – позвал Иона и, видя, что упырь не реагирует, убежал в темноту.
– Доброй ночи, – Антоний робко улыбнулся. – Простите, без стука… фхр… рхр…
Подскочивший Иона с налитыми кровью глазами выплеснул чашу. Промахнулся порядком, Антоний успел отдернуться, и поток хлестнул его ниже пояса, там, где мерцающая фигура расплывалась, вихрясь в темноте. Зашипело, Антоний начал расползаться на рваные лоскутья, шугнулся обратно, но сил пройти церковную стену уже не хватило.
– Святая вода? – со знанием дела поинтересовался Рух. – Разве так встречают гостей?
Иона поперхнулся, явно не понимая, почему драный Заступа ничего не предпринимает против зловредного призрака, и швырнул в Антония чашей. Тот вскрикнул и неловко увернулся, черпая руками прожженную плоть. Чаша ударилась в стену и, бренча, укатилась во тьму.
– Ну буде-буде, давай не буянь. – Рух встал между ними.
– Ты мне не указчик! – взвизгнул Иона, собираясь схватить рогатый подсвечник.
– Дружок это мой, Антонием знать, – пояснил Бучила. – Между прочим, из вашей братии, из попов. – Повернулся к призраку и успокоил: – Не боись, он больше не будет.
– Осквернили храм Божий, – ахнул Иона. – Ведь знал, доподлинно знал: связаться с тобой, Заступа, – все одно что душу продать.
– Ты к Лукерье ступай, – мягко ответил упырь. – Проверь, как она, заодно и охолонешь.
Иона спохватился, собирался уже уйти, но вернулся, пристально всмотрелся в Антония и прошептал:
– А ведь узнал я его! В прошлом году Пасхальную отслужил, собирался храм закрывать, гляжу, умертвие вылезло и по церкви плывет. Страху вытерпел, а нечистого шуганул.
– Никакой не нечистый я, – обиделся Антоний, прорехи от святой воды затянулись. – Душа неприкаянная. Молиться о спасении в храм прихожу, разве нельзя?
– Никем не запрещено, – поддержал друга Бучила. – На твоем месте, поп, я бы эту историю на всю Русь раструбил. Мол, у Ионы даже призраки бесприютные на молитву идут.
– Язык у тебя – помело. – Иона перекрестился и ушел к Лукерье.
– Ты тоже хорош, – попенял Рух привидению. – Зачем в церковь полез? Не мог подождать?
– У меня срочные вести! А этот… меня…
– Вызнал? – жадно перебил Рух.
– Маненько.
– Ну не томи.
– Мертвые шепчут – объявился нечистый, силы невиданной, дите и забрал.
– Пошто?
– Он не докладывал. Боятся его и нелюдь, и мертвяки, всех запугал, укрывается в Гиблом лесу, а где – не знает никто и выяснять не намерены.
– Лешаки в сговоре с ним?
– Того не ведаю, – развел полупрозрачными руками Антоний. – Проку ему от лешаков как от козла молока. Они на морды страшные, а зла-то в них нет, лес берегут по обычаям и вере своим, дубам старым молятся, в них же после смерти и обращаются. А у нечистого забота одна – род людской изводить.
– Оно, может, и верно, меньше людей – меньше проблем? – невесело оскалился Рух.
– Пойду я? – увильнул от разговора Антоний.
– Иди, – кивнул Рух. – Стой. Кто вокруг церкви шарится, не видал?
– Нет никого. Но воняет гадостно – мертвечиной и плесенью. – Антоний медленно утек в стену, оставив Бучилу наедине с невеселыми мыслями. Самые паскудные догадки, как водится, подтвердились. Кохтус, старый хер, в глаза набрехал, Бором поклялся. Клятве той, правда, веры нет никакой, именем мертвого бога клясться легко и удобно. Ничего, припомнится тебе, шишка гнилая, сочтемся ужо. Значит, в противниках нечистый у нас. Хм, стоило ожидать. Все усложнилось до невозможности, теперь наизнанку придется вывернуться, чтобы ребенка спасти. А и ладно, где наша не пропадала… Рух прислушался. В селе самозабвенно и радостно, встречая солнце, горланил первый петух.
VIII
Бучила плелся домой. Неспокойная ночка вытянула все силы, оставив вялость в ногах, ослабшие руки и звенящую пустоту в голове. Мысли лезли поганые – сцапать какого ротозея, затащить в уголок потемней, вдоволь напиться сладкой опьяняющей крови и, свернувшись калачиком рядом с остывающим трупом, вволю поспать. Много ли надо для счастья бедному упырю?
Измотанную Лукерью оставил на попеченье Ионе, больно уж поп переживает за бабу, так и вьется вокруг уродливым мотыльком. Ну ничего, дело-то молодое…
Посередь дороги расселась мышка-норушка, бесстрашно уставившись на Руха бусинами крохотных глаз. Встала на задние лапки, замахала передними и пронзительно пискнула. Сумасшедших людей и нелюдей Бучила нагляделся изрядно, но вот мышей…
– Уйди, дура, раздавят, или кошка схарчит, – посоветовал серенькой Рух.
Мышка внимательно выслушала, смешно наклоняя головку, потерла лапкой усы, отбежала на пару шагов, снова села и пискнула. Бучила невольно поежился под осмысленным, едва ль не человеческим взглядом.
– Тронутая? – осведомился Бучила. Вот к чему приводит недосып – с мышами разговоры ведешь. – Пошла прочь!
Мышь заскакала на месте, явно маня за собой. Рух пошел следом, заинтересовавшись странной игрой, старательно обходя грязные лужи и стараясь не упустить из виду странного поводыря. Мышка свернула, потом еще и еще, впереди закособочился старый овин. Мышь свернула на едва заметную тропку, пискнула и была такова. Нет, ну домовые те еще сволочи, самим надо, а не пришли, заслали мыша. Обиженный Бучила продрался сквозь заросли лебеды и сухой крапивы ко входу, но внутрь не пошел. Много чести. Он носком сапога стукнул в трухлявые бревна и прислушался. В овине за-
шуршало, на свет божий вылез давешний знакомец – наглый и хамоватый Мирон с неизменным топориком за поясом и соломой в кудрявистой бороде.
– Авдей тебя кличет, – хмуро сообщил домовой.
– Пусть выйдет, поговорим, – в тон ответил Бучила.
– К нему надо идти, – упрямо повторил домовой.
– Тебе надо, ты и иди, – повел плечом Рух.
– Пошто ерепенишься? – У Мирона дернулся глаз. – Добром ведь прошу.
– А то что? – осклабился Рух и ударил по самому больному. – В непотребное место рожей ткнешь, коротышка?
– Ты… ты… – Мирон поперхнулся, морда налилась краснотой.
– Зови Авдея, не то я пошел, некогда мне.
– К Авдею надо, ждет он… – совсем растерялся Мирон.
– Ну пущай ждет, а я пошел. Бывай, недомерок. – Бучила демонстративно повернулся спиной.
– Погодь, – спохватился Мирон. – Чичас испрошу!
Домовой скрылся в пыльных недрах и назад уже не вернулся. Вместо него чуть погодя появился самолично Авдей Беспута, злой, осунувшийся, вооруженный. Пахнуло перебродившим пивом. Надо же, сподобился,
