Александр Ломм - Ночной Орел
— Дай твою руку, Иван! Вот так… Ну, лети, мой орел, лети!
Кожин смело шагнул к самому краю крыши, набрал полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, и ринулся вниз.
Забыв обо всем на свете, Коринта с замершим сердцем следил за ним.
Исчезнув за краем крыши, Кожин в то же мгновение вынырнул из-за него и круто пошел вверх. Он был похож на пловца, выплывающего из глубины на поверхность.
Движения его были неторопливы и плавны.
Через минуту он поднялся над темными верхушками сосен и скрылся в низко нависших свинцовых тучах.
Коринта перевел дыхание и, отвернувшись от окна, медленно пошел к люку. Он спускался по крутой деревянной лестнице навстречу смертельной опасности. А внутри у него все пело, все ликовало, и никто на свете, даже сама смерть, не смог бы отнять у него эту радость.
А дверь сторожки уже трещала под ударами прикладов.
Часть Вторая
Это сделал Ночной Орел
1
Первый сознательный полет сержанта Ивана Кожина длился недолго. Ощущения, вызванные им, были настолько сильны, что быстро истощили еще не окрепший после долгой болезни организм.
В первые мгновения после прыжка, поняв, что таинственная сила, заключенная в нем, подчиняется волевому усилию и безотказно поднимает его над землей, Кожин почувствовал такой мощный прилив нестерпимо острой радости, что у него сладко закружилась голова, словно он хлебнул натощак стакан вина. Он и не заметил, как очутился в плотной полосе туч. Серые клубы густого тумана облепили его со всех сторон и разом отрезали от всего мира. Появилось ощущение нереальности, сказочности происходящего. Оно вычеркнуло из памяти прочные связи с действительной жизнью, исчезло все — и прошлое, и будущее, исчезли все заботы, тревоги, желания. Осталось одно упоение неслыханной властью над собой, восторг неограниченной свободы движений.
Грудь Кожина дышала бурно, сердце мощными частыми ударами разгоняло кровь по невесомому телу. По шее, по спине словно расплясались тысячи маленьких горячих иголок. И это тоже было невыразимо приятно.
«Выше! Выше!» — билась мысль, и Кожин усилиями мышц старался ускорить медленный подъем. Он выбрасывал вверх руки и весь вытягивался в струнку. Потом резко ударял руками по воздуху и снова вскидывал их вверх. Эти движения нисколько не отражались на скорости подъема, но Кожину они давали иллюзию целенаправленной работы, увеличивали наслаждение свободным полетом.
В таком состоянии он находился несколько минут и успел подняться метров на семьсот. И тогда его внезапно охватила страшная усталость. Очарование разом рассеялось. Он почувствовал, что задыхается в густом беловатом тумане.
«Довольно! Пора вниз! Надо отдохнуть!» — приказал он себе мысленно, и послушная сила осторожно понесла его вниз. Это тоже обрадовало и удивило Кожина.
Выскользнув из туч, он увидел холмистую равнину, покрытую темно-зеленым с оранжевыми пятнами лесом; вдали — полоски полей и деревушки с красными черепичными крышами; в другой стороне, за лесом, — небольшой, причудливо разбросанный городок с игрушечным готическим собором на площади; прямо под собой — дорогу, на ней полдюжины машин, знакомую зеленую сторожку, двор, огороженный частоколом, а во дворе и на дороге десятки серо-зеленых фигурок, суетливо перебегающих с места на место.
Это вернуло Кожина к действительности.
Еще не совсем понимая свои намерения, он скользнул вниз, к верхушке высокой сосны и, выбрав сук покрепче, уселся на нем, прижавшись к смолистому стволу.
Густая разлапистая крона надежно укрывала его, давая вместе с тем возможность наблюдать за тем, что происходило на дороге и вокруг сторожки.
Отдышавшись и сосредоточившись, Кожин отчетливо понял, что именно привело его в такую опасную близость к врагам. Это была безотчетная тревога за судьбу доктора Коринты. Разве мог Кожин улететь, не убедившись, что его друг, этот мужественный чешский врач, который не только спас его от гибели, но и фактически подарил ему удивительную способность летать, остался жив, что фашисты лишь захватили его, не посмев расправиться с ним на месте. Он понимал, что немцы озлоблены убийством обер-лейтенанта Крафта и теперь способны на все.
«Если они посмеют расстрелять Коринту, я… я…» — Он не представлял себе, что в таком случае сделает, и лишь в бессильной ярости сжимал рукоятку пистолета.
Время тянулось медленно. Часы на руке у Кожина показывали пять, а немцы все еще суетились вокруг сторожки.
Одну из машин подали к самым воротам. В нее погрузили кровать-весы, книги, гипсовую повязку с ноги Кожина, кипу бумаг, исписанных Коринтой, его саквояж с медицинскими инструментами и чемодан, а также многие вещи, принадлежавшие Влаху, но показавшиеся немцам подозрительными. Самого же Коринты все еще не было видно.
Наконец в половине шестого, когда уже стало смеркаться, из сторожки вышли трое офицеров, а за ними под конвоем двух автоматчиков появился доктор Коринта. Он был в пальто, но без шляпы. Седоватые волосы его были растрепаны, на лице виднелись кровавые ссадины, но шел он твердо, со вскинутой головой, устремив взгляд куда-то вверх, в небо.
Кожину мучительно захотелось помахать доктору рукой, крикнуть: «Держитесь, доктор! Я с вами! Я не оставлю вас, пока жив!» — но он лишь одними губами прошептал эти слова, не отрывая глаз от этого ставшего навсегда родным лица.
Коринту посадили в грузовик между конвоирами. Прозвучали отрывистые слова команды. Солдаты торопливо расселись по машинам. Взревели моторы, и через минуту вокруг разграбленной сторожки воцарилась глубокая тишина.
2
Отдых полностью восстановил силы Кожина, а уверенность, что Коринта жив, вернула ему спокойствие и твердость духа.
Надвигалась ночь. Кожину предстояло лететь за десятки километров, искать в темноте среди незнакомых лесов и гор базу партизанского отряда. Однако он не торопился отправляться в этот далекий и сложный полет.
Прежде чем покинуть к-овский лес, ему захотелось побывать в самом К-ове и хоть что-нибудь узнать об участи Иветы Сатрановой. Конечно, скорей всего, она арестована: Но вдруг ей каким-нибудь чудом удалось уйти?… Надо узнать, обязательно надо узнать! Может быть, ему даже удастся найти ее и чем-нибудь ей помочь: В любом случае он не оставит в беде эту чудесную девушку.
Кожин представил себе хрупкую фигурку своей терпеливой сиделки, и сердце его отозвалось на этот милый образ частыми ударами. Полный решимости, он мысленно приказал себе: «Вперед, сержант»!
