Алексей Волков - Гусар бессмертия
Решение давалось трудно. Рустам не выдержал, извлек из сейфа сигарету, хотя на памяти всех его знавших ни разу не курил, сделал затяжку и нервно затушил окурок об дорогой стол.
– Хорошо, – Рустам взялся за мобильник. – Джавад? Слушай, все меняется. Нет, не из-за депутата. К тебе скоро приедет Расиф с ребятами, поступишь в его полное распоряжение. Пока обеспечь им жилье на пару дней. Сколько человек? Столько же, сколько у тебя. Понял? Да. Все. Может, я сам потом появлюсь. Отбой.
Он повернулся к помощнику и спросил:
– Я неясно выразился?
– Все понял, – вытянулся Расиф.
– Раз понял, почему ты еще здесь? Бери машины, и вперед. Разными дорогами, не привлекая внимания. Козла с семейкой тоже прихвати с собой. Если что – учить не надо. Но – тихо. Если кто пронюхает, ног не унесете.
– Понятно, – согласился Расиф. – Да не волнуйся. Все будет в лучшем виде.
– Посмотрим. – Подтверждая это, Рустам внимательно взглянул на своего помощника. – Возьмешь любое снаряжение, которое посчитаешь нужным. И поспеши. Не соврал Козел – сам прилечу. Первое дело – разведка. И держи со мной постоянную связь. Все. Перед отправлением еще зайди ко мне. Давай. Действуй.
– Люди забыли Бога, – басил рядом Феофан. – Раньше я, многогрешный, думал, будто проблема – в коммунистах. Не будет их – дальше справимся. В итоге стало только хуже. Раньше люди тоже грешили, но хоть раскаивались при этом. Сейчас – грех возведен в добродетель. Содомиты гордятся, проститутки гордятся, воры гордятся, все вокруг только и делают, что гордятся. И чем? Связью с дьяволом? Попробовал посмотреть телевизор – кошмар! Проповедь пустоты. Вместо человека труда преподносят каких-то… прости Господи, слова не подберу! Дошло до того, что жить по заповедям Божьим стало стыдно. Воистину, последние дни наступают!
– Есть и порядочные люди, – возразил я из чувства объективности.
Я и слушал батюшку, и не слушал. Все было обговорено нами сотни раз, но тема жгла, и я понимал Феофана, возвращавшегося к ней вновь и вновь при каждом посещении города.
– Есть. Но большинство уже смотрит на них, аки на юродивых. И если бы только у нас! В Европах еще хуже. Была в человецех искра Божья, да сменилась адским пламенем…
По другой стороне улицы навстречу шел человек, сразу привлекший мое внимание. Лысоватый лоб, длинные волосы, борода – я бы мог принять его за красочно расписанного мне Виктором жителя гор, спустившегося ради дани, однако борода имела каштановый цвет, и это наводило на мысли о принадлежности к другой, не менее популярной на Руси нации. Следовательно, человек был не тот. Я бы сразу забыл о нем, если бы не походка. Мужчина шел, держа правую руку почти неподвижной, будто придерживал несуществующий автомат. И сама походка была такой, словно при любом подозрительном шорохе или шевелении человек был готов броситься в сторону, уйти перекатом от опасности и в ту же секунду открыть огонь на поражение.
Я бы принял его за вернувшегося совсем недавно из горячей точки, только для солдата он был староват, а для офицера – бородат. Национальность же не позволяла предположить в нем наемника и уж тем паче какого-нибудь борца за очередную свободу.
Взгляды порою бывают вполне материальны. Или наоборот – воздействуют на нашу духовную сущность. Мужчина взглянул на меня вскользь, затем присмотрелся внимательнее. Знакомыми мы с ним быть не могли, уж подобную колоритную внешность я бы как-нибудь запомнил.
Мужчина отвел глаза первым, однако такие умеют следить и боковым зрением. Я тоже повернулся к отцу Феофану несколько демонстративно. Хотя… Какое мне должно быть дело до случайного прохожего? Такое же, как ему до меня, то есть никакого.
– Ты на себя посмотри, – переключился с общего на частное отец Феофан. С грешного человечества – на мою не менее грешную особу. – Зачем тебе надо вмешиваться в новые разборки? Хочется вспомнить молодость с ее опасностями? А потом и прежнюю разгульную жизнь?
– Что в Писании говорится о просящем и дарующем? – возразил я не задумываясь. – Батюшка, не собираюсь я вмешиваться. Разве что в крайнем случае. А вот шепнуть Михайле, чтобы привел в готовность свое воинство да проследил за гостями, – обязательно. Натворят бед – и кто будет в ответе? Не мы ли?
Феофан вздохнул. Непротивление злу было отнюдь не в его характере. Но сан требовал, и батюшка брюзжал:
– Михайле по должности положено. А вот тебе… Вспомни, что сам раньше говорил.
– Я и сейчас такого же мнения. Только если вынудят. Да успокойтесь, батюшка! У Михайлы людей с лихвой хватит. Просто очень не хочется, чтобы опять был бардак.
Похоже, Феофана несколько успокоили мои объяснения. Будто я рвался в бой! Давно прошли те времена…
Конференция напоминала Юрию все прочие конференции подобного рода, на которых ему довелось побывать. Куча разнообразных обещаний – если бы была выполнена хотя бы их часть, то на Земле давно воцарился бы рай, – несколько довольно плоских шуток, полагающиеся вопросы и неконкретные общие ответы…
В президиуме кроме Криворукова народу сидело едва ли не больше, чем было в зале. Сам депутат, губернатор, их помощники, какая-то весьма многочисленная американская миссия, жаждущая помочь региону деньгами при соблюдении некоторых условий… А против них – местная пресса и телевидение в полном составе, несколько гостей из столицы, посланных (или – высланных) сюда своим начальством. К радости Юрия, среди них оказались и коллеги с родного канала, призванные освещать исторический визит депутата к своим избирателям.
Освобожденный от обязанностей, Юрий не обращал внимания на льющиеся Ниагарой слова. Вертел по сторонам головой, высматривая или мужчин, с которыми можно выпить, или женщин, способных вызвать восхищение. Женщин, разумеется, больше. Пить Юрий прекрасно умел и один, хотя старался не слишком злоупотреблять таковым даром.
Рыженькая в зале оказалась одна, да и та сидела едва не в обнимку с таким бугаем, которого хватило бы на троих Юриков. Это только по массе, а на кулаках – и на пятерых. Пришлось решить – хоть рыженькая, да не хороша. Одно слово – рыжая. Без всяких уменьшительных суффиксов.
В этом городе не было рыженьких,Лишь блондинок с брюнетками много.И был город как будто обиженный,Серый, словно под ливнем дорога…
Но времени продолжать новый стих не было, и Михайлыч продолжал обозревать собравшихся.
В целом, большинство дам глаз не радовали. Сидела среди зарубежных гостей одна с каштановыми, явно крашенными волосами. Возраст Юрий точно определить затруднился. Явно за тридцать, но сорок – тоже вероятно. Кто знает? Иностранка словно застыла во времени, и при этом оставалась эффектной, невольно привлекающей внимание. В строгом деловом костюме, черты лица точеные, будто изваянные умелым скульптором, и в то же время чувствовалась в ней затаенная страстность. Уж в подобных вещах Юрий разбирался. Но страстность – страстностью, а общее впечатление было – аристократка. То, что часто называется породой и складывается из сотен мелочей. В умении держать себя в обществе, в мимике, жестах, манере говорить.
