Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев
— Что делаешь?
— Поцеловала.
— Так загривок же, дура! Волосатый!
— Ха! Ты весь мой. Куда хочу, туда и буду.
Сивый затылком потерся. Верна улыбнулась, как руками обласкал.
— Через какое-то время кое-что случится.
— Что?
Безрод молчал. Просто молчал. Верна против воли сжала пальцы, прихватив космы. Не молчи, ради всего, не молчи! Когда этот молчит больше двух счётов, будь готова услышать всякое, причём «К оружию!» может оказаться самым ласковым, едва не колыбельной для взрослых, непослушных девчонок.
— Ты помнишь наш первый год?
— Когда по миру колесили после свадьбы?
— Да. Скоро ты захочешь поговорить. Серьезно поговорить. Просто почаще вспоминай тот год.
— Захочу поговорить?
— Полегче! Без волос оставишь.
Поговорить? Захочу поговорить? То есть красноречивый взгляд после каждого приступа белых глаз призывом к «поговорить» не считается? Если не это, что тогда? О чем поговорить? Сивый, волки тебя задери, что за разговор? О чем могут серьезно говорить двое, у которых всё хорошо? Ну… почти всё. Или не всё? Мы уже отговорили свои серьезные разговоры, слышишь? Отговорили! Со швырянием кольца в траву, со стоянием на поляне, с кровью и смертями, погребальными кострами и Потустороньем. Отговорили! От-го-во-ри-ли! Боги, божечки, что ещё я сделала не так?
— Глянь, что там за шум?
— Что?
— Выгляни в окно, говорю.
Верна разжала пальцы, выдохнула, прошла к окну, улыбнулась. Сивый, волки тебя задери, я не знаю, что за разговор у тебя на уме, я не знаю, какие глазки строит тебе эта сисястая ворона, но я знаю тебя так, как никогда не знала даже твоя несчастная мать. И плевать мне на всё, потому что сейчас ты ухмыляешься, а под твоим взглядом у меня просто горят лопатки. Ты не знаешь, зато я знаю — взгляд продает тебя с потрохами.
— Что там?
Верна повернулась, показала на Сивого пальцем, чиркнула себя по горлу, закатила глаза, вывалила дурашливо язык.
Хлопнула дверь, влетел взъерошенный Жарик, на пару шагов отстал от него Сунд, мальчишка Гюста, а от дверей донесся горячий детский шёпоток: «Даст! А я говорю, не даст!»
— Отец, дай Улльгу! Дело срочное!
Сивый медленно загнал брови повыше. «Это ещё зачем?»
— Морского змея будем бить!
— На веслах не сможете.
— А на парусе!
— А кормщиком кто?
— Сунд пойдет. Гюст его всему научил. Давеча шторм был, помнишь? Это морской змей волнение учинил. Елозил в глубине, как уж! — и руками заполоскал, вот так елозил змей! — Отец, ты хоть понимаешь, насколько все угрожающе сложилось?
Сивый медленно кивнул. Верна восхищенно качала головой. Хорош, подлец, ничем себя не выдает, жилкой не шелохнет, ровно это Щёлк докладывает о серьезных бедах, а не мальчишка воюет с невиданными чудовищами.
— Змей, говоришь?
— Ага, змей! Морской! Вот такенный! — Жарик задрал руки над головой, встал на цыпочки, многозначительно покосился на Сунда. Тот раскинул хитрыми глазками, влез на лавку, показал оттуда — ещё больше, вот такой!
— Так это из-за него небо заволокло, и ветер поднялся?
— Ага! Точно!
— А вот мы с Гюстом на змея другое соображение нашли, — Сивый огладил бороду, покосился на порог.
Несколько мальчишек одним глазком заглядывали в дом, чем все кончится? Три мордахи, одна над другой выросли вбок из дверного косяка. Даст воевода корабль, или не даст? Вроде должен дать.
— Раньше нас на змея? Отец, мы первые это придумали!
— Просто хотели морскую повозку сообразить.
Сунд медленно слез с лавки, Жарик опустил руки.
— Это как?
— Запрячь Змея в Улльгу. И Змей жив останется, и Улльга против других граппров станет быстрее вдвое.
Мальчишки переглянулись, не сговариваясь, повернулись к порогу. Ну как?
Советчики скрылись из дверного створа один за другим. Ага, даст, как же! Запрягут и сами кататься будут.
— Отец, тогда я Теньку возьму, ага?
— Ага.
Сунд склонился к другу, шепнул на весь дом: «Я сейчас, только возьму у отца Бутура». Мальчишки колобками выкатились из дома, один со всех ног унесся домой, второй нырнул в конюшню. Через счёт, с Жариком на спине, без седла, медленный шагом вышел мудрый Тенька, ровно человек, покосился в открытое окно: «Сивый, ты ополоумел? Тебе меня не жаль?», величаво пошел по тропке в чащу.
— За Родину! За князя! Ну-ка вдарим!
Верна у окна едва в лужицу не растеклась — через окно солнце ласкает, скользя по самым верхушкам сосен, изнутри от взгляда Сивого жарко, ещё миг, всю избу по колено зальет хвастливыми соплями. Все будет хорошо! А там, за окном, мальчишки топают за Тенькой и вторят: «За Родину! За князя! Вдарим!»
Глава 9
В деревьях ещё прохладно, а на открытом пространстве солнце брало свое за недавнюю непогоду. Ту самую, которую замутил «вот такенный змей». Полдень — не полдень, знай себе прикрывай маковку, чтобы не напекло, а что к вечеру дело — ну, подожми губы, ну, покачай головой, дескать, ты только погляди, что творится. Солнце жарит — значит, солнце жарит, и ранняя весна или поздняя — светилу не указ. Сивый спускался к берегу. Верна умчалась к Тычку за всякоразным молочным — масла забрать, молока, творога. Тычку только в радость повозиться со Снежком. Старый прохвост для виду сетует, мол, жаль какая, что коровку вам нельзя держать — с ума рогатые сходят — а на деле только рад. «Каждый день ко мне, слышала, оторва? Каждый день! Молочка для детей возьмешь… молчи, дура, а старшему тоже титьку дашь? Творожок, маслице… ты приходи, приходи».
Безрод спустился на берег, задрал голову в небо, сощурил глаза. Ухмыльнулся. Солнцу можно улыбнуться, пусть тоже согреется. Коротко «хэкнул», встал на руки и пошел вдоль берега. На каждый десятый «шаг» отжимался тот же десяток раз, да чтобы вихры макушки песок мели, все равно потом в море всё смоется. Уже было дошел до приметного берегового валуна, как на пути встала тень, которой в этом месте быть просто не должно. Тень пляшет, полощется. Выгнул шею. Баба стоит, ветер платьем играет.
— Доброго тебе вечера, мой спаситель.
Сивый встал на ноги, замотал головой, взбил руками вихры. Вон песок из волос!
— И тебе, Рожденная Из Волн, доброго вечера.
— Не знаю, как у вас, но в наших краях имя дается не просто так. Оно определяет нрав человека и ведёт его по жизни до самой смерти.
— У нас так же.
— Твоё имя, что оно значит?
— Значит, что ни отца, ни матери я не знал.
— А мое имя накрепко привязало меня к воде, да ты и сам видел. Вроде опостылеть должна, а все равно, не могу без моря.
Ассуна лишь плечами повела, и платье слилось наземь, осело в ногах… ну почти осело — на сосках повисло. Глядя прямо в стылые глаза, чернявая улыбнулась и медленно тряхнула грудью. Да, теперь точно осело, покорно сложилось у ног, как и д о лжно тряпке. Сивый тихонько присвистнул. Не вовремя затеяла гляделки, разок мазнул ледышками по медовым глазам найдёнки, и на тебе, вся гусиной кожей пошла, груди затвердели, на соски можно половники вешать.
— Мне просто необходимо поплавать. Без воды чувствую себя больной. Сплаваем?
Увязала волосы узлом и пошла к воде. Нет, не просто пошла — развернула грудь к морю и понесла, и не просто унесла, играла на ходу раз-два, раз-два, тугой зад только счёт отбивает. Уже по колени в воде, повернулась к берегу, подняла руки и упала спиной в воду.
Сивый усмехнулся. Пошел к морю.
— Ты не сбросишь одежду, храбрый воитель?
— Вой привычен плавать в одежде.
— Та скала, что торчит из воды, давай до нее и обратно? Кто раньше?
— Давай.
Безрод огладил бороду. Хорошо пошла спасёнка, идет по-лягушечьи, с дыханием не частит, по воде скользит легко и долго, в струну тянется привычно и красиво. Ухмыльнулся. Когда боги создавали эту чернявую,
