Дуглас Брайан - Глаз Кали
— Эй! — окликнул его Конан. — Ведь тебя охраняет алмаз Кали! Или ты больше не надеешься на это?
— Сказать по правде, — прошептал Фридугис, — больше не надеюсь.
— Почему?
— Потому что вы теперь и без меня найдете подземный храм…
— Но алмаз-то у тебя! Неужто Кали не сбережет его?
— Его… а не меня!
— Ладно, — засмеялся Конан, — надейся на меня. Я надежней любой богини.
Тут он понял, что изрек двусмысленность, насупился и замолчал. Фридугис, впрочем, был так испуган и подавлен происходящим, что даже не заметил этого.
* * *И снова они шли через джунгли, на сей раз не своим ходом, а на плечах медного идола. Конана укачало, и он несколько раз засыпал. Фридугис, напротив, не мог спать: он боялся упасть, разбиться или быть растоптанным, и этот страх не позволял ему расслабиться ни на мгновение.
Мимо проплывали зеленые моря. С визгом разбегались обезьянки; сверкая оперением, разлетались перед идолом попугаи и другие птицы. Затем густая растительность закончилась, потянулась полоса выгоревшего леса. Пожар случился здесь не так давно. Жирная земля была покрыта копотью, а стволы деревьев были голыми и обгорели. Почва растрескалась. Лишь несколько травинок успело прорасти наружу, их зелень служила ярким контрастом мертвому запустению.
Идол остановился и опустил руки на землю, помогая людям сойти.
— Неужто это здесь? — с недоумением осведомился Фридугис, озираясь по сторонам.
— Надо спросить, — ответил Конан, зевая. И сам заговорил, обращаясь к медному Гафе: — Мы пришли? Храм Кали — под этой землей?
Он повторял свой вопрос на все лады десятки раз. Первым понял суть дела Сканда. Он подпрыгнул и начал выкрикивать:
— Здесь? Здесь? Мы пришли?
Наконец над выгоревшей пустошью разнес глубокий глухой голос:
— Это здесь…
Конан уныло огляделся по сторонам. Никаких признаков храма не наблюдалось. Если что-то и сохранялось здесь прежде, сто зим назад, то теперь все окончательно ушло под землю. Одним богам известно, сколько времени уйдет на то, чтобы перевернуть все эти пласты земли и извлечь на свет статую Кали. Что до самоцветов, погребенных вместе с нею, то отыскать их в подобных условиях будет самым настоящим чудом.
Между тем идол наклонился и зачерпнул ладонью землю. Отвалил ее в сторону. Зачерпнул снова.
Сканда бегал вокруг него, махал руками и выкрикивал что-то ободряющее. Идол работал все быстрее. Шесть его рук так и мелькали, гора откинутой земли росла. Конану и Фридугису оставалось только наблюдать за происходящим. Чем они и занялись.
— Очень хочется есть, — сказал Фридугис. — А ты не испытываешь голода, мой варварский друг?
— Испытываю, мой ученый друг, — в тон ему ответил Конан.
Фридугис приподнял одну бровь. Проделывал эту гримасу он просто мастерски.
— В таком случае, почему бы тебе не поохотиться, мой друг?
— Ты полагаешь, в этой пустоши водится какая-нибудь дичь?
— Э-э… — протянул Фридугис. — Может быть, подстрелим птицу?
— Вряд ли Сканда сочтет подобное деяние уместным, — сказал Конан. — В прошлый раз он очень огорчился, когда мы жарили на костре какую-то птицу. Посмотри на его повадки! Он либо считает себя птицей, либо действительно таковой является.
— Что значит — «таковой является»? — удивился Фридугис. — По-моему, обычный полоумный пастушок. Мы уже обсуждали эту тему. В Вендии любят сумасшедших.
— Нет, — Конан медленно покачал головой, — я еще раз все обдумал. Мне кажется, Сканда — не сумасшедший. Напротив, у него вполне ясный рассудок. Просто он — не человек. Не человек в том смысле, какой мы вкладываем в это понятие.
— Точнее, пожалуйста, — попросил Фридугис. — Я не успеваю за ходом твоей мысли.
— Ничего особенного. Либо он — человек-птица, либо демон, но не злобный, либо… в общем, что-то в таком роде.
— Может быть, его превратили из птицы в человека? — предположил Фридугис.
— Вот и я говорю: человек-птица, — вздохнул Конан.
Оба уставились на взволнованного Сканду с таким видом, словно тот был призван прояснить для них ситуацию. Впрочем, Сканда совершенно не замечал озадаченности своих спутников. Он тревожно кричал, подскакивал и бегал вокруг работающего идола. Своими повадками он и впрямь напоминал суматошную птицу.
Тем временем идол испустил громкий утробный крик и наклонился над вырытой им ямой. Он пошарил там руками, ухватил что-то и с усилием потащил наверх.
Вероятно, добыча была слишком велика и тяжела даже для такого колосса, как Гафа. Он широко расставил свои толстые медные ноги с отчетливо изображенными складками жира, уперся ими покрепче в землю и потянул изо всех сил. Лицо идола оставалось неизменным, все таким же невозмутимым, с блестящими глазами и сжатыми губами. Тяжесть усилия выражала лишь поза.
Несколько раз он претерпевал неудачу. Нечто не желало выходить на поверхность. Но Гафа не сдавался. Наконец он громко, отчаянно застонал. Его глухой медный голос разошелся по всей пустоши и отозвался долгим, протяжным эхом. Гафа выпрямился, держа в четырех руках статую богини. Он медленно поднял ее над головой, чтобы подставить солнечным лучам, и статуя засияла ослепительным солнечным блеском.
В отличие от Гафы, статуя вовсе не была живой. Это было именно изображение богини, но не сама богиня. Во всяком случае, пока. И Конан в глубине души надеялся, что так оно и останется. Два оживших вендийских идола на одного киммерийца — это было бы чересчур.
Победно закричав, Гафа со статуей в руках зашагал по пустоши. Он отошел чуть в сторону от ямы и утвердил свою добычу на горе земли, которую набросал, когда откапывал засыпанное подземное святилище. Затем сложил руки в разных молитвенных положениях: прижав ладони одна к другой, особым образом расположив пальцы, переплетя указательные пальцы и отставив мизинцы. И так, в умоляющей позе, чуть наклонив голову и изогнув могучее тело, застыл перед статуей.
Сканда же начал плясать. Из горла пастушка вырывались непроизвольные вскрики, когда он подпрыгивал или выделывал какое-нибудь особенно сложное па. Затем крики эти превратились в пение — пронзительное, немелодичное, терзающее слух пение, в котором, однако, слышалось торжество. Сканда славил грозную богиню с младенческими черепами на поясе.
Солнце ослепительно сверкало на теле статуи, так что смотреть на нее было больно. Тем не менее, Фридугис оценил качество работы неизвестного древнего мастера, который создал это изваяние в незапамятные времена. Изящество и четкость линий поражали, точность позы сводила с ума. Казалось немыслимым, чтобы статуя могла замереть в подобном положении и сохранять притом равновесие. И, тем не менее, это было!
