Юрий Никитин - Гиперборей
Десять воинов сопровождали их до граничных холмов. Когда они остались позадихолмы и воины, Гульча проговорила тихонько:
— Я не верила, что уберемся целыми... Каждый миг чего то опасалась!
— Я тоже, — признался Олег.
Гульча искоса оглянулась, но рашкинцы уже повернули коней, исчезли за деревьями.
— Хорошо я подыгрывала?
— Умница, — подхватил Олег. — Искусная притворщица.
Они поехали молча. Гульчачак косилась на пещерника, стараясь угадать: похвала или издевка? Он ехал неподвижный, суровый, невозмутимый. Ей хотелось залезть к нему вовнутрь, прочувствовать его, понять, чего он хочет, чем живет.
Олег повернул к девушке голову, его глаза смотрели с симпатией, понимающе. Гульча вспыхнула:
— Все равно ты толстокожий!
— Не пришло время тонкошкурых, — ответил он мрачно. — Жестокий мир сотворили боги.
— Почему?
Олег двинул плечами:
— Какой сумели. Мы, люди, должны сделать лучше. Нам жить, не богам.
— Сумеем?
Он улыбнулся краешком губ с таким превосходством, что она в очередной раз возненавидела его.
— Он уже намного лучше... Люди сделали.
— Тебе виднее, — сказала она язвительно. — Ты видел времена похуже. По тебе это хорошо заметно.
Олег мягко улыбнулся, и девушка готова была его убить за эту улыбку.
Подъезжая к излучине, он ожидал издалека увидеть тонкую березку, ту самую березку Славена. Отчетливо помнил тот поздний вечер: Славен вкопал ее на этом крутом берегу, тогда здесь еще текла пересыхающая речушка, желтые листья устилали землю, красный шар Подателя Жизни висел над виднокраем, в небе тянулись стаи, уходя от наступающей зимы. Славен притоптал землю вокруг березки, отошел на шаг, сказал, любуясь: «Древние рекли, что мужчина должен выполнить три дела: родить сына, построить дом и посадить дерево. Дерево я посадил, очередь за домом и сыновьями».
Конь бодро взбежал на косогор, и Олег замер, не веря глазам. Впереди шелестела мелкими листочками, насколько хватал глаз, необъятная березовая роща. Белые нежные стволы призывно манили, обещали прохладу. Конь сам ускорил бег, и вскоре они нырнули в зеленую рощу. Воздух был чистым, свежим, дорожная пыль не проникала в рощу, как бы ветер ни старался нанести грязи и сора.
Олег направил скакуна на самую кручу. Они миновали небольшой бурелом, при виде которого в страхе сжалось сердце, но дальше деревья почтительно расступились: над самой кручей стояло исполинское дерево! Олег не сразу признал березу, настолько могучим и приземистым был стволберезы такими не вырастают, кора потрескалась, бугристое нутро вывернулось. Лишь вверху поблескивало белым, а на обозримом уровне кора была в серых шрамах, наплывах, буграх. Береза прародительница выросла на просторе, потому не тянулась вверх, как ее многочисленное потомство, а пошла в стороны толстыми ветвями.
— Испослать тебе, Славен, — произнес Олег негромко. — Спасибо за дом, который ты построил, и за сыновей. Их у тебя намного, чем деревьев.
Гульча смотрела непонимающе, переводила взгляд то на Олега, то на березовую рощу. Олег тронул коня, они миновали березняк. Лицо пещерника было печальным. Он перехватил взгляд девушки, виновато улыбнулся:
— Извини, старческие воспоминания...
Гульча фыркнула пренебрежительно:
— Скажи еще, что помнишь эти березки молодыми!
Через два дня, проезжая вдоль Днепра, он не утерпел, сделал немалый крюк, они проехали через могучую дубовую рощу. Олег даже растерялся, затем чутье вывело на обширную поляну, где посередине возвышался исполинский дуб. Вандал посадил его еще крохотным прутиком, второй раз Олег видел его уже молодым дубком, с того времени в этих краях не бывал. Дуб Вандала! Сколько из его желудей выросло молодых могучих дубков? Выстояли, оттеснили соседние деревья, несмотря на стада кабанов, рыскающих за желудями, несмотря на пожары, свирепые ветры, засухи... Что ж, сыновьям Вандала пришлось выстоять еще более нелегкие штормы, грозы и ураганы!
В полдень Олег дал малый отдых коням, они пообедалив дорожные мешки гостеприимные рашкинцы насовали еды на две дюжины едоков. На этот раз Гульча с готовностью приготовилась выбирать и капризничать, однако пещерник строго велел съесть сперва то, что испортится до вечера. Снова с набитым животом девушка едва встала, на четвереньках отползла от походного стола. Олег, откровенно издеваясь, помог ей взобраться на коня.
Они видели великое множество звериных следов: перебегали дорогу, не страшась, олени, стада свиней. За спиной Олега торчали оперенные стрелы длинные, с закаленными наконечниками. Даже у Гульчачак руки дергались в охотничьем азарте. Пещерник же ехал, похожий на вырезанную из дерева фигуру языческого бога.
Когда солнце начало опускаться к вершинам деревьев, Олег остановил коней посреди широкой долины, с удовлетворением огляделся. Деревья стояли могучие, надежные, с изогнутыми ветвями. Сухостоя много, от цветов на поляне идет хороший запахнежный, но мощный, здоровый. Торопливо прошмыгивают пчелы: на полянутонко гудя от нетерпения, а обратногудя тяжело, облепленные пыльцой, мохнатые, толстоногие.
— Соберешь хворост? — спросил он.
Гульча, которая только что собиралась идти за хворостом, мгновенно возразила:
— Лучше расседлаю коней. Костер мужское дело.
— Тебе виднее, — согласился Олег.
Она посмотрела ему в спину подозрительно: где издевка? Тон больно смиренный.
Сухих сучьев, смолистых и толстых, лежали под каждым деревом целые кучи. Олег сложил две горки в запас, вытащил из мешка котел и медвежатину. Потянулся за огнивом, но Гульча еще не сняла нужный мешок, конь с ней игрался, отпрыгивал, игриво хватал зубами за рукав. Олег усмехнулся, повернулся к кучке хвороста, протянул ладони.
Тихим голосом он сказал Слово, и на краешке бересты вспыхнула искорка, взвился дымок. Олег положил сверху тонких щепочек, подул, и красное пламя жадно охватило новую добычу.
Когда раскрасневшаяся Гульча подошла к костру, на треноге уже кипел котел, поднимался вкусный ароматный пар. Пещерник помешивал длинной ложкой, зачерпывал, отхлебывал, добавлял щепотки трав, корешков. Медом и акридами, подумала Гульча мстительно. Пещерник! Такого бугая теми акридами кормить, которые желуди жрут.
Очаровательно улыбаясь, девушка подсела к огню. Олег остро взглянул ей в глаза, снял котел с огня. Гульча вытащила из за голенища ложку, подумала твердо, что сегодня она обязательно затащит этого угрюмого пещерника в постель. Цветы пахнут одуряюще, воздух неподвижен, на смену дневным цветам раскрылись ночные, а их запах еще гущеколдовской, сумасшедший...
Она сама постелила турью шкуру, сложила веточки ближе, чтобы в случае нужды бросать в огонь лежа. Пещерник некоторое время молился своим языческим богам, повернувшись на восток, лицо его было печальным. Гульча мгновенно прониклась жалостью, поклялась себе быть с ним нежной и послушной он так много страдал, судя по его печальным глазам, возможно, даже из за женщин. Она докажет ему, что не все женщины такие, что даже если его обманывали много раз, то все равно не надо зарекаться. Ведь вера язычников ничего подобного не запрещает...
