Повесть дохронных лет - Владимир Иванович Партолин
Ну, ничего, даром тебе это не пройдёт, грозился я, наблюдая за тем, как сестра смазывает пальцем кремовую розочку с единственного в тарелке кусочка ещё не обращённого в кашу. Теперь у меня забойный козырь есть: голой позировала! Теперь твой ананас — мой ананас. Обожрусь!
Почувствовав неловкость оттого, что мы с Катькой как бы забыли про него, я ляпнул Салавату:
— Так что теперь будет?.. С Марго, с Мальвиной?
— Да, Саловатик. Надо определяться. Скоординировать наши действия, выработав прежде планы стратегические и тактические.
Катька, закатив глаза в потолок, губами, сомкнутыми в куриную «гузку», всосала палец с кремом, лукаво щурясь, картинно, медленно вынула изо рта. Локоть соскользнул с подлокотника, и сестра в очередной раз вывалилась из кресла. Уселась на полу, раскинув нуги по сторонам, чуть ли не в шпагате, и облизала ладошки.
Батый резко отстранил от себя хомут, вскочил и с шилом в руке бросился у себя к викаму поближе.
— Вспомни, как было дело! — кричал он. — Позавчера перед первой переменкой я вышел из класса покурить. Ты слонялась по коридору — наверное, выгнали за что-то. Ела булку с салом. Так было?!
Катька, не отрывая взгляда от шила, которым Батый размахивал перед экраном, забралась в кресло, кивнула и «утонула». Голова коленками зажатая меж ног, да щёки прессонувшие нос и остались.
Поесть ей захотелось, а ещё и первого урока не прошло, возмутился я. Астронавт будущий? Мышь обжорливая! Не ярости Батыя опасаешься, а мести Марго. Достанет тебе и Мальвине заодно. С Марго станет. Как-то, вспомнил, она заморила Портоса, напустив в её парту каких-то мерзких гусениц, за то, что эфиопка заступилась за Доцента.
— Во внутреннем кармане пиджака у меня лежал конверт с моим стихотворением Мальвине. Тем самым, что я прочёл тебе, Франц. И я, завидев тебя, повернул от туалета, чтобы попросить передать конверт ей. Мальвине. Чего ты тогда испугалась?.. Что сало твоё заберу? К подоконнику прижалась, руки с булкой и этим салом — за спину, стоит так и «яблоками» своими, вот, как сейчас, луп-луп. Да я сала не ем. Не потому, что не люблю, а просто отродясь в рот не брал. У нас в семье свинину не едят — татары мы! Лошадей едим!
Катька раздвинула коленки и сбивчиво созналась:
— Это я… на двери твоего класса… пишу «Сало».
— Думаешь, из-за этого?.. Узнал Батый, секирбашка неминуема. Так вот, с первого раза уже я знал, чьих рук это дело. Кто ещё в школе напишет эти четыре буквы с такой отменной каллиграфией. — И Салават, не вдаваясь в разъяснения, почему Катька оставалась с башкой, продолжал рассказ для меня, — Стоит, глазищами луп-луп. Сало упало на пол — она нагибается поднять. Сама дрожит, сало в руке тряслось, пока не разложила шматок по булке. В растерянности я передумал её просить, но уже подошёл близко, можно и впрямь было подумать, что отобрать бутерброд намеревался… Я достал и протянул конверт… Точно помню, как тебя, — перевёл Батый взгляд на Катьку, — просил. Я сказал: «Клёпа, передай Мальвине». Ты глазами луп-луп. Я добавил: «А она чтоб Марго — ни гу-гу». Слышишь, ты, у тебя что, тогда уши салом заплыли? Ни гу-гу! А вы с Мальвиной?! Эх, отдали конверт этой юродивой. Нарочно?!
Катька замотала головой так, что у меня возникло опасение — не удержится на плечах, отвалится от каракатицы, по ковру покатится.
— Салаватик, извини. Мне тогда показалось другое: «Клёпа, передай Мальвине, а она — чтоб Марго. И ни гу-гу».
— Да откуда ты это «И» взяла? Я по-русски выражаюсь не ясно? Как какой татарин?.. То есть… Я татарин, но обрусевший, на русском языке воспитали.
— Салаватик, ты не думай, это никакие не штучки мои с Мальвиной. Ты никогда никакого внимания на неё не обращал, не увивался вокруг на переменках, как другие, так отчего нам усомниться в том, что конверт не для Марго? Ей, как раз-то, больше всех уделял внимание — чуть ли не каждый день на неё по протоколу составлял… Но ходу бумаге, ведь, не давал. Так ведь. Мы с Мальвиной и посчитали, что так расположения ведьмы хотел добиться. Подумали, сменил тактику — письмо шлёшь. Потом, на конверте не написано кому послание, в самой маляве — тоже… Одно стихотворение… Пришлось заменить конверт — весь в пятнах был… Жирных от сала… Веришь? Чесслово.
— Прочли!.. И я тебя выбрал свахой!
— Мы честно закрыли глаза, перекладывая листок в другой конверт, а когда заметили, что в тексте только три столбика стихов и больше ничего, — прочли. Не удержались. Кто б удержался, самого Батыя стих. Прости, Салаватик-жан.
Салават медленно и твёрдо произнёс:
— Я от тебя, Клёпа, требовал, не называть меня Салаватиком… и СалОватиком. Я Батый! Ты мне — ещё не сваха… Клёпа! Чесслово!
Отчитав Катьку, Батый вернулся к коврику и в ярости бросил шило в хомут. Воткнулось.
— А я-то не мог уразуметь, почему вчера и сегодня так необычно смотрела на меня Мальвина. Обычно, безучастно. Зато Марго весь день мне глазки строила. Ведьма она! Подсмотрела, что ты в мастерской вылепил, не на грядки к девчонкам пошла, в буфет заявилась. На второе взяла себе сардельку с рисом и села за стол напротив меня с Плохишом. Сардельку наполовину в кашу закопала и выгладила гарнир ложкой по тарелке, круги вокруг конца колбаски навела. Из рисовых крупинок скатала два катыша и… в голове сардельки прилепила. Подняла на нас зенки и вилкой катыши сковырнула. Мы тогда с Плохишом не скумекали, чего хотела, подумали, придуривается юродивая. А в мастерской, фигурки на стеллаж собирали, допёрли. С поделки, что уже стояла на полке, сбросили тряпку — ворона. Знали чья. Марго и Дама только из всех выбрали для лепки брикеты чёрного пластилина. Дама, видели, пантеру слепила, а Марго сидела, как и ты прохлаждалась, под конец урока только размяла брикет, но увидели птицу лепит. Поделка у ног вороны из
