Андре Олдмен - Заговор теней
— Вла-а, ум-ба-ала!
— Ладно, уговорил. — Варвар сделал вид, что сдался. — Ты мне тоже нравишься. Открой пасть пошире: лечу на крыльях, о коварный мой искуситель!
Демон расхохотался и отвалил нижнюю губу чуть ли не до земли. Он пригнулся, раззявив черную пасть, в которой метался огненной змеей страшный язык. Что творилось под низким лбом чудовища, оставалось неведомым, но киммериец чутьем понял: Хохотун поверил, ибо ждал, что морок окутает разум жертвы и заставит покорно броситься в чрево!
Отбросив меч, Конан побежал вперед, вытянув руки и загребая ногами по острым камням: прах павших героев окутал его до колен белым облаком. Щучьи зубы блестели все ближе, огненная змея полыхала и билась в черной дыре, бледные пальцы с алыми когтями извивались, как щупальца медузы…
Нырнув под корявые лапы, варвар ухватился за нижний край слюнявой губы и резко дернул вверх, сжимая скользкую кожу изо всех сил и моля Митру лишь о том, чтобы хватило сил не выпустить этот отвратительный, холодный и упругий кусок мяса. Сил хватило: губа чудовища покрыла его голову вместе с ушами. И вместе с хрустальным глазом-яйцом, конечно. Демон застыл, потом нижние его лапы подогнулись, он тяжело плюхнулся на камни широким задом и стал заваливаться на сторону…
Этого киммериец не открыл ни песьеголовым, когда выбрался из пропасти, держа в руке вырванный глаз чудовища, ни вендийке, которая осыпала своего «небесного супруга» поцелуями и заверила, что теперь готова «не только целовать его пятки, покрытые киноварью, но и выносить ночные вазы, вобравшие след небесных испражнений». К чему знать непосвященным подробности? Достаточно того, что песьеголовые получили свой кристалл и отпустили их с Ка восвояси.
Дядюшка Пу, впрочем, так не думал. Он вдруг заерзал своим тощим задом по циновке, зачмокал губами, открыл розовые десна и произнес:
— Ты ведь заставил Хохочущего спать, сынок, не правда ли?
— Заставил, — подтвердил варвар, нисколько не обидевшись на «сынка», ибо Пу имел в чертах своих убедительную печать древности. — Натянул ему нижнюю губу на глаз, он и задрых.
— А потом?
— Потом? Вижу — почивать изволит, отогнул кожу, ковырнул мечом глаз, с ним и поднялся наверх. Глаз — словно магический кристалл, через него видно, где настоящие ступени, а где иллюзия.
— Это хорошо, — кивнул Пу, — теперь у тебя есть три полезных предмета. Светящийся Полип, Бледная Лягушка и Магический Глаз. Это странно.
— Почему?
— Потому что никогда еще Претендент не обладал таким набором.
— Претендент? Кром, я тебя не понимаю!
— Претендентом зовется тот, кто хочет исполнить роль Одноногого Синга. Халипуджа завтра.
— Ты забыл еще Плод Желаний.
— Нет не забыл. Но, чтобы им воспользоваться, тебе нужно будет предстать пред ликом Богини Смерти. Ты ведь не хочешь этого делать?
— Не знаю… Вообще-то Девятирукая не вызывает у меня особого восторга. Коварная, злобная… Кстати, почему у нее девять рук? С одного боку пять, а с другого только четыре.
— Ее отсек демон Бхавани, знавший, что эта рука Хали способна испепелить всякого, к кому прикоснется. Демон затеял с богиней танец страсти и лишил ее конечности. Рука упала на гору Меру, с тех пор из ее вершины бьет огонь и летит сера.
— Странные у вас боги, — проворчал варвар. — Танец, страсть, и туда же — мечом махать. Ладно, у небожителей свои привычки. Скажи-ка лучше, старик, чем столь полезны предметы, по разным причинам оказавшиеся в моей сумке? И какое отношение имеют они к Одноногому Сингу, этому великому герою древности, спасшему некогда, как рассказывала мне Ка Фрей, гадхарцев?
— Синг не был великим героем, — молвил в ответ дядюшка Пу, пожевав предварительно губами. — Он был деревенским дурачком.
В его словах не было и тени насмешки, говорил старик как всегда спокойно и рассудительно. Старейшина неприкасаемых нравился Конану, как близки его сердцу были седые скалы, хранившие покой вечности. И Аккасар, поселок, где жили отверженные, неожиданно пришелся по душе, хотя варвар ожидал увидеть грязь, нищету и развалившиеся хижины.
Песьеголовые с благодарностями приняли из рук Конана свой талисман, но не предложили киммерийцу и его спутнице остаться в Дангуне. Хотя бы из вежливости. Впрочем, варвар считал, что это им на руку: клинхи проводили его и девушку до реки и даже принесли с собой узкую лодку, которая и помогла преодолеть водную преграду.
Распрощавшись с песьеголовыми на рассвете, к полудню они уже достигли Аккасара. Вдоль берега тянулись дощатые мостки, на которых женщины в юбках из пальмовых листьев и коротких, грубой выделки кофтах стирали белье. Стоя на коленях, анупры из-под ладоней смотрели на приближающуюся лодку. Они, судя по всему, узнали Ка Фрей, но не выказали ни радости, ни удивления.
Девушка провела северянина узкой тропинкой, вившейся между бамбуковыми зарослями, в деревню. Воздух был чистый и такой благоуханный, что, казалось, оживил бы и мертвого. Мягкий ветер дарил прохладу, среди стволов раскидистых деревьев, явившихся за бамбуковой рощей, щебетали маленькие птахи, а дикие голуби нежно курлыкали в ветвях, под которыми стояли аккуратные тростниковые домики, крытые пальмовыми листьями.
Навстречу попадались местные жители. Никто из них не носил масок, а в руках мужчин встречалось даже оружие: палки с заостренными концами. Женщины несли на головах глиняные кувшины с водой из реки или плетеные корзины с бельем, лица их были спокойны, как и лица их мужей.
Среди неприкасаемых Конан заметил несколько прокаженных, причем у некоторых болезнь зашла весьма далеко. Особенно выделялся один мужчина: на спине и плечах у него, словно огромный краб, распласталась язва, посредине синяя, а по краям золотисто-желтая, У несчастной молоденькой девушки, попавшейся навстречу, столь же печальным образом оказалось изуродованным лицо. Вместо носа виднелась лишь дыра, скулы распухли и гноились, воспаленные глаза покраснели и, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Увы, это была не маска, как решил было поначалу киммериец. Впрочем, как он заметил, несчастные, казалось, вовсе не горевали о своей беде и занимались будничными делами столь же спокойно и безучастно, как и другие неприкасаемые.
Ка провела варвара через еще один тенистый проход, и по нему они добрались до луга, на краю которого, на холме, стояла хижина старейшины поселка. Возле росло дерево тоа с длинными ниспадающими коричневато-зелеными ветвями, с коих печально свешивались узкие волокнистые иглы. Спокойную грусть навевал вид этого растения — чувство, которое царило в Аккасаре безраздельно.
