Роберт Говард - Соломон Кейн. Клинок судьбы
Потом она обратилась ко мне и всячески поносила меня, говоря, что вы, мол, цените меня, жалкую невольницу, превыше ее, царицы. Я молила ее о пощаде, но тщетно: она повалила меня к себе на колени и порола, пока я не потеряла сознания.
Долго я лежала почти без чувств… Смутно помню, как пришли воины и сказали Накари, что вам удалось бежать. Они утверждали, будто вы — колдун, будто вы, словно бесплотный дух, просочились сквозь каменную стену. Накари убила обоих стражников, которым было поручено доставить вас из узилища, и несколько часов кряду походила больше на дикого зверя, чем на человеческое существо.
Сколько я там пролежала, не знаю. Поневоле теряешь счет времени в этих комнатах и коридорах, куда никогда не проникает солнечный свет. Но с того момента, когда вы попали в плен, и до тех пор, когда меня повели на алтарь, миновал самое меньшее день, потом ночь и еще один день. Потому что весть о вашем побеге пришла лишь за несколько часов до жертвоприношения. И вот Накари со своими Звездными Девами явилась приготовить меня для обряда…
Само воспоминание о столь пугающем испытании заставило ее всхлипнуть и закрыть ладошками лицо.
— Меня, наверное, чем-нибудь опоили… помню только, как на меня надели белое облачение жертвы и принесли в обширный черный покой, заставленный какими-то страшными изваяниями. Там я лежала как в трансе, а вокруг меня женщины совершали отвратительное… постыдное… как предписывает им их безбожная вера… Не вынеся этого, я опять потеряла сознание, чтобы очнуться уже привязанной к черному алтарю. Метались факелы, заунывно пели фанатики, а за Башней Смерти понемногу восходила луна… Все это я воспринимала туманно, словно сквозь сон… И, словно во сне, мерещились мне светящийся череп высоко на стене башни и нагой жрец с клинком, занесенным над моим сердцем… Больше я ничего не помню. Что случилось потом?
— Как раз в то время, — стал рассказывать Кейн, — я выбрался из одного здания по соседству, куда меня занесла нелегкая. Я выстрелил из пистолета и разнес к шутам собачьим их проклятый череп на атомы. При виде такого зрелища весь этот несчастный народ, с рождения наказанный проклятием сумасшествия, обратился сам против себя. И пока они убивали друг дружку, случилось землетрясение, до основания разрушившее стены. Тут я хватаю тебя, девочка моя, этак под мышку и бегу куда глаза глядят. Достигнув внешней стены, вижу в ней преизрядную трещину, ныряю в нее и выскакиваю наружу, неся тебя на руках, потому что ты, по счастью, совсем лишилась силенок и не видела, что там творилось.
Ты только раз открыла глаза: это было, уже когда я пересек Небесный Мост — так называли его негарийцы, — и он, надобно сказать, рассыпался почти что у меня под ногами. Землетрясение унесло его в пропасть… Ну а мы с тобой благополучно добрались до этих самых утесов, но спускаться в темноте я побоялся, потому что луна к тому времени уже садилась. Тут ты очнулась и с криком прижалась к моей груди. Я постарался успокоить тебя, и мало-помалу ты уснула настоящим крепким сном…
— Что же теперь? — спросила его Мерилин.
— А теперь — в Англию! — При упоминании родины глубокие глаза Кейна зажглись внутренним светом. — Видишь ли, трудно мне усидеть в стране, где я родился. Больше чем по месяцу кряду я там редко выдерживаю. Но как ни сильна во мне страсть к путешествиям, вот так выговоришь: «Англия» — и тепло делается в груди. Ну а ты, маленькая моя?
— О милосердный Господь! — вырвалось у нее, и она с чувством сжала маленькие руки. — Попасть домой!.. Как я мечтаю об этом, но сбудется ли мой сон?.. Скажите, капитан Кейн, неужто вы вправду надеетесь, что мы одолеем бессчетные мили нехоженых джунглей, отделяющих нас от побережья?..
— Мерилин, маленькая Мерилин, — проговорил Кейн, гладя заскорузлой ладонью ее нежные кудри, — следовало бы тебе покрепче верить в Провидение… да и в меня тоже. Верно, в одиночку я, как и всякий человек, ничтожен и слаб. Но бывало и так, что Господь возжигал во мне великий гнев и осенял мой меч Своей справедливостью. И я верю, что Он пребудет со мною и впредь.
Вспомни, маленькая Мерилин: всего несколько часов тому назад мы с тобой стали свидетелями ухода с лица земного недоброй, дьявольской расы. На наших глазах рухнула целая империя зла. Люди тысячами умирали кругом, а под ногами колебалась земля, ниспровергая башни, тысячелетиями грозившие небесам. Повсюду кровавым дождем сеялась смерть, и что же? Мы вышли из этого ада целыми и невредимыми!
Только ли силе, ловкости и удаче обязаны мы нашим спасением? О нет, нас хранила и ограждала десница высшей Силы — могущественнейшей из сил! Той самой, что провела меня через полмира, доставила прямиком в этот бесовский город, а там — в твою комнату. Той, что подняла меня из мрака темницы и помогла отыскать единственного во всем городе человека, который оказался способен поведать мне обо всем, что я желал знать. Это был злой жрец, последний сын вымершей расы. Он умирал в подземном застенке, но прежде, чем отлетел его дух, успел рассказать мне о многом… И та же самая Сила вывела меня к городской стене, когда я бежал с тобой на руках, сам не зная куда. Подумай только: ведь если бы я выскочил не к стене, а к утесам, с трех сторон окружившим долину, уж верно, сейчас не было бы в живых ни тебя, ни меня! Эта Сила помогла нам спастись из гибнувшего города, а потом уберегла нас на мосту, который, лишь стоило мне ступить с него на твердую землю, с грохотом обрушился в бездну!
Подумай сама, маленькая: неужто, проведя нас невредимыми через подобные испытания и совершив ради нас столько чудес, эта Сила теперь отведет от нас Свою хранящую длань? Да не может быть! Верно, зло пышным цветом расцветает и в людских городах, и на пространствах дикой земли; но Господь снова и снова заносит меч Своей справедливости, и повергает зло, и поддерживает правых, и мы верим в Него.
Истинно говорю тебе, маленькая Мерилин: в добром здравии сойдем мы наземь с этих грозных утесов и пересечем кишащие нечистью джунгли, а там и добрый старый Девоншир, где настрадавшаяся родня будет счастлива прижать тебя к сердцу…
Так говорил Соломон Кейн, и слова его дышали незыблемой верой, и наконец Мерилин улыбнулась ему — улыбнулась простой улыбкой подростка, очнувшегося от страшного сна, и у Кейна вырвался вздох облегчения. Искра ужаса понемногу гасла в ее глазах, и Кейн смог представить себе, что настанет день, когда все пережитое в долгом плену в самом деле покажется ей смутно памятным сном.
Он бросил всего один взгляд назад, туда, где за насупленными холмами в мертвом молчании лежали разгромленные руины Негари. Негари, погребенной под собственными рухнувшими стенами и обвалившимися утесами. Долго они обеспечивали ее неприступную безопасность, но в конце концов они же и поставили точку в ее судьбе.
Душа Кейна омрачилась болью при мысли о тысячах человеческих существ, чьи смятые, раздавленные останки лежали среди руин. Но в памяти тотчас всплыли все их чудовищные преступления, и в глазах пуританина сверкнул холодный огонь.
Он заговорил словами из Библии:
— «И сказал я: побежавший от крика ужаса упадет в яму; и кто выйдет из ямы, попадет в петлю; ибо окна с небесной высоты растворятся, и основания земли потрясутся…
Ибо ты превратил город в груду камней, твердую крепость в развалины; чертогов иноплеменников уже не стало в городе; вовек не будет он восстановлен.
Так говорит Господь: и плененные сильным будут отняты, и добыча тирана будет избавлена; потому что Я буду состязаться с противниками твоими, и сыновей твоих Я спасу; и притеснителей твоих накормлю собственной их плотью… И допьяна упьются они, но не вином…»
Воистину, маленькая Мерилин, — заключил Кейн со вздохом, — мне довелось узреть своими глазами, как сбылось предсказанное пророком Исаией. Собственной плотью!.. Допьяна, но не вином!.. Мы ли не видели, каким напитком с жадностью упивались эти несчастные!..
Соломон Кейн взял девушку за руку и направился с нею к краю утеса. Перед ним было то самое место, куда он вскарабкался посреди ночи… ему казалось — уже очень, очень давно.
Одежда Кейна висела клочьями. Он был изодран, исцарапан и весь в синяках. Но глаза его сияли безмятежным спокойствием человека, уверенного в своем небесном Отце, а восходящее солнце заливало скалы и зеленые джунгли золотым светом, даруя обещание счастья.
Одно черное пятно
Сэр Томас Доути
был казнен в Сент-Джулианс-Бей
в 1578
Восставший был выведен капитанНа прибрежный серый песок.Там виселиц ряд окутал туман,Их выстроил здесь еще Магеллан.И голосом чаек рыдал океан,Огромен и одинок.
Был Дрейк, точно лев, беспощаден и крут.Он так своим людям сказал:«Кто смеет из вас оспорить мой суд?Он предал — пощады за это не ждут!»Молчат капитаны, и в воздухе жуть,И все опустили глаза.
И только вперед, ничего не боясь,Шагнул Соломон Кейн.«Возможно, ему поделом эта казнь,Но вы Справедливость низвергнули в грязь:Ваш гнев приговор выносил вместо вас,На истину бросив тень.
Уж лучше бы прямо на месте на томРванули из ножен вы мечИ череп ему разрубили клинком,Чем фарс называть справедливым судом,И, слово “закон” себе сделав щитом,Законом же пренебречь!»
У Дрейка в глазах вспыхнул адский огонь.«Палач, отдавай топор!А ты, пуританин, — командует он, —Мятежника душу отправь-ка мне вон!»Но руки скрестил на груди СоломонИ сказал, спокоен и тверд:
«Я не раб, чтобы быть тебе палачом».«Заковать его!» — Дрейк взревел.Кейна люди прозвали Божьим Бичом,Но, не двинувшись, он расстался с мечом,А потом кто-то взял его за плечоИ железные цепи надел.
Обреченный лицом изможден был и сер.Умирать подошла пора.Он со странной улыбкой на Дрейка смотрел.Бывший друг — и судья, что отправил на смерть…И, прощального взгляда не в силах стерпеть,Отвел глаза адмирал…
Вот топор обронил серебристый блик,Алый ток окропил пески,Голова отлетела — и в тот же мигСодрогнуться заставил внезапный крик…Это голос кружившейся птицы достигПобережья могильной тоски.
«Все, кто предал, дождутся такого конца!» —Френсис Дрейк прорычал, как лев.Только взгляд далеко обходил мертвеца.Капитаны шли прочь со смущеньем в сердцах.А у Кейна в холодных глубоких глазахЛеденели презренье и гнев.
Поздно в ночь, когда сумрак на воды упал,У себя адмирал сидел.Пуританин в вонючей темнице лежал.Его цепи гремели — кренился корабль.Страж у двери его караулить усталИ, склонившись на пику, храпел.
Но жестоко его пробудили от снов:Горло стиснула чья-то ладонь!Живо узнику отдал он ключ от оков,И кинжал отстегнул без борьбы и без слов —Пуританина взгляд был не просто суров,В нем пылал смертоносный огонь!
Этот медленный гнев был страшнее, поверь,И опаснее вспышки любой…Кто ему отомстить помешает теперь?И с кинжалом в руках, как крадущийся зверь,Соломон проскользнул в адмиральскую дверьИ ее притворил за собой.
Френсис Дрейк, океана краса и гроза,За столом сидел одинок.Вот он голову поднял и вскинул глаза,Но туманила их и слепила слезаИ двумя ручейками по скулам ползла,Отражая Кейна клинок.
Он не выхватил шпагу, не взял пистолет,Чтобы мстителю дать отпор.Он блуждал по тропинкам пронесшихся лет,Там, где преданной дружбы заметен был след,Как она стала ненавистью — где ответ?Стала болью — с которых пор?..
С занесенным кинжалом стоял СоломонНескончаемо долгий миг…Неподвижного Дрейка рассматривал он,Словно сокол, добычу бьющий в угон,А потом повернулся и вышел вон,Еле слышно скрипнув дверьми…
Клинки братства
