Александр Мазин - Фаргал. Трон императора
Руки царя были раскинуты по сторонам. Между ступнями — около двух локтей. Фаргал не мог двигаться, но мог шевелить пальцами. Почему-то это успокоило царя. Нет, не это: он вспомнил Сон. Сон, так внезапно оборвавшийся. Или — это лишь продолжение Сна?
Фаргал прошептал тайное имя и послал вдогонку ушедшим словам мысленный зов.
И Она пришла.
Возникла из воздуха прямо над ним. Будто высеченные из розового мрамора ступни плавали на высоте локтя над коленями лежащего царя.
Сказать, что Таймат — красива, значило оскорбить ее. Она была Богиней! От одного взгляда на ее тень у людей перехватывало дыхание. Один взгляд на нее саму — и никакая женщина больше не покажется желанной.
Богиня!
Она взирала на царя сверху, и все посторонние чувства его растворились, как мед — в горячем вине.
Царь-воин, никогда не знавший близости с женщиной и никогда не желавший ни одной женщины, знал, почему он — таков. Если смертный удостоен внимания Богини, у него не будет наследников. Разве что сама Богиня пожелает этого. Но Фаргал не мечтал о подобном. Ему довольно было, что Таймат — перед ним.
— Здравствуй!
Глас Ее был под стать облику. Фаргал нежился в звуке, не понимая смысла сказанного. Минута понадобилась ему, чтобы понять: Богиня приветствует его!
— Здравствуй и Ты, Госпожа! — проговорил он, и собственная речь показалась омерзительной, как хрюканье вепря.
— Ты не забыл Меня, царь? Ты не забыл?
— Да, я не забыл Тебя! — пробормотал Фаргал, понимая, что имеет в виду Таймат, и передернувшись от кощунственного звука собственного голоса.
Целую вечность освещенный нежностью лик Богини склонялся к Ее любимцу. Потом чудесные уста открылись и песнь Таймат наполнила все вокруг:
— Тебе грозит опасность, царь!
Но не твоя вина!
Твоя Карнагрия, мой царь,
Великая страна!
И древностью своих корней,
Проросших сквозь века,
Твоя Карнагрия, о царь,
Темна и глубока!
И кровью трон ее залит,
Ты знаешь сам, о царь,
Как белизну дворцовых плит
Чернит пожарищ гарь!
Не медли, царь, седлай коня,
Сзывай свои полки!
И для нее, и для меня -
Вся мощь твоей руки!
И для нее, и для меня
Сзывай полки, о царь!
Твой враг главу свою поднял!
Не медли, царь!
Ударь!
— Я сделаю… Все, что Ты скажешь… — про хрипел Фаргал, чьи глаза не отрывались от ослепи тельного лица Богини, а тело корчилось от невыносимой тоски.
О! Теперь он знал, почему держит его Камень!
— Я сделаю… Только скажи…
— Ты все узнаешь, царь. В свой срок.
Когда придет пора,
В полночный час, когда глубок
Сон смертных, ты с одра Восстанешь, царь!
Тогда скачи Туда, где вязов кров,
К Венчальной роще. Там, в ночи,
Найдет тебя Мой зов.
И там узнаешь ты, о царь,
Что суждено узнать!
Да будет верен твой удар
И пламеносна рать!
— Но, — в смятении воскликнул Фаргал. — Ты.. Я не смогу… жить!
Рука Богини простерлась над ним:
— Чиста забвения вода.
Тонка златая нить.
Луч солнца ранит грани льда,
Но смертный должен жить
В страданье, чтоб острей впитать
Миг счастья, мой Фаргал!
Живи, не уставая ждать,
Живи, чтоб час настал!
Будь тверд: когда придет твой Рок,
Рази Моя стрела!
Рази так верно, как клинок,
Что я тебе дала!
А я пожар в твоей груди Смирю (в который раз!),
Чтоб он не сжег тебя в пути.
Живи, Фаргал!
Для нас!
Дождь пролился из сияющей руки на распростертое тело царя, и угли, в которые превратилось его сердце, остыли. А потом сияние померкло, стены огромного зала канули в небытие, и Фаргал уснул…
Чтобы проснуться в собственной опочивальне, с сердцем, колотящим в грудную клетку с неистовостью молотобойца. Фаргал помнил свой сон. Он помнил о Венчальной роще, но знал: та ночь еще не наступила. К тому же было уже далеко за полночь. И не было дела, которым можно было бы утишить горечь невосполнимого. Фаргал с нежностью погладил ножны меча, с которым никогда не расставался. Но дар не мог заменить ему Дарящей.
В опочивальне царила тишина. Спал Дивный Город, спали придворные, спал огромный сторожевой пес у дверей царских покоев. Но Фаргалу в эту ночь уснуть не удалось.
Глава семнадцатая
Многое и впрямь изменилось в Великондаре с тех пор, как Карашшер побывал здесь в последний раз. Во-первых, одни из четырех главных ворот столицы были раскрыты, хотя солнце уже полностью исчезло за горизонтом. Во-вторых, стража у ворот взыскала с воина лишь положенные с конного сборы, даже не попытавшись сорвать дополнительную мзду. В-третьих — столица Карнагрии стала чище. Исчезла бьющая в ноздри вонь нечистот и гниющего мусора, столь привычная в ремесленных кварталах.
Исчезла, похоже, и привычка великондардев сбрасывать ненужное в придорожные канавы. И в самих канавах теперь струилась вода, а не роились неисчислимые тучи мух.
Во всем, что окружало сейчас слугу мага, чувствовалась рука государственной власти. Об этом говорили взгляды горожан, без малейшего страха разглядывающих вооруженного всадника. Об этом говорили горящие светильники, установленные на стенах домов через каждые сорок-пятьдесят шагов, и свежие листы Приказов, наклеенные рядом с бронзовыми полушариями, над которыми поднималось коптящее пламя сгорающего «земляного масла». И, самое главное, тройки городских стражей, уверенно шествующие по широким улицам столицы. Карашшер лишний раз похвалил себя за предусмотрительность: в одном из городков, неподалеку от Великондара, воин купил у менялы за пару серебряных значок с изображением скачущего лучника. Теперь его запыленная одежда и вооружение, которое, по законам Карнагрии, разрешено было только благородным, воинам Императора и Владык земель да еще городской страже, не привлекали ненужного внимания. Внимательные глаза стражников (куда подевалось сонное, безучастное ко всему, кроме блеска серебра, выражение — оплывшие от пива рожи, которые Карашшер наблюдал в прежние времена?). Быстрый поворот головы, острый взгляд, полный готовности к действию, оценка: лицо, меч, бляха наемника — все в порядке! — и тройка проходит мимо Карашшера.
Воин только покачивал головой, удивляясь, пока ехал через ремесленные кварталы к Южной окраине. Вокруг, несмотря на поздний час, никто не спешил затворяться в четырех стенах. Вовсю торговали разносчики (Карашшер купил завернутый в лепешку, политый соусом горячий кусок баранины и съел с большим удовольствием), опекуны ночных искусниц то и дело окликали всадника, но без наглости, с почтением. Трудились метельщики. Подростки играли на мостовой в какую-то неизвестную Карашшеру игру. Всадники и носильщики паланкинов огибали их, иногда одаряя беззлобными ругательствами. Трое Алых, переглянувшись, тоже объехали мальчишек, а вот перед слугой мага сомкнулись, окинув воина вызывающими взглядами. Но мнимый наемник вежливо уступил дорогу. Он не боялся хваленой карнагрийской гвардии. Все их тайные приемы Карашшер вызнал еще полвека назад. Но к чему привлекать внимание бессмысленной дракой?
