Сумрачный лес - Каролина Роннефельдт
– Бульрих, сколько лет лесу? – мог спросить он невнятно, держа за щекой карамельку из кленового сахара, сделанную Гортензией лично для дорогого соседа.
– Лес гораздо древнее, чем многие квендели могут себе представить, – отвечал Бульрих. – По нему в незапамятные времена разгуливали очень странные существа. Если бы деревья умели говорить, то каждое из них поведало бы историю куда интересней, чем самые прекрасные наши саги.
Теперь же уютные часы у камина, к сожалению, ушли в прошлое. Карлман достиг того возраста, когда квендели обретают самостоятельность и начинают испытывать себя на прочность: изучают окрестности, устраивают глупые засады на девчонок или ведут показательные бои со сверстниками из соседних деревень. Что поделать, у молодежи полно забот, им некогда навещать старых дядюшек.
Бульрих поднялся с трубкой в углу рта и сгреб разложенные карты, чтобы убрать их в большой дубовый сундук, стоявший у каминной скамьи. Тут же на стене висел в рамке особенно удачный рисунок, изображающий его родную деревню Зеленый Лог в окружении Колокольчикового и Сумрачного лесов. Бульрих задумчиво пососал трубку.
Перед висящей картой заклубился пряный, ароматный туман. Но вот облачко рассеялось, и Бульрих, прищурившись, принялся искать определенную точку. Там, на юго-восточной границе владений Краппа, начиналась живая изгородь, пересекавшая у сторожки речку Сверлянку. Огибая Зеленый Лог, она уходила к западной окраине Колокольчикового леса и, наконец, достигала Вороньей деревни, раскинувшейся между посевными полями.
Рукой Бульриха, крючковатыми красными буквами, на обширном участке, начинавшемся на холме у Зеленого Лога в нескольких сотнях шагов за живой изгородью, было написано «Сумрачный лес». Небольшие завитушки, похожие на облака, обозначали деревья. Бульрих снова уставился на надпись и деревца, окутывая себя все более плотной завесой дыма. Из густого табачного тумана Бульрих всегда выныривал внезапно, и в эту минуту ему в голову приходило нечто особенное.
За открытым окном шмель лениво прожужжал над кустами розмарина, порылся в желтой пыльце ромашки, затем, остановившись ненадолго на ярком лютике, перелетел на пышную, поражающую великолепием настурцию и, наконец, исчез в огненно-красном цветочном бутоне. Цветок неуверенно накренился под тяжестью гостя, и из его прохладного нутра послышалось приглушенное гудение. Розовый дым из трубки Бульриха выходил из гостиной сквозь открытое окно, смешивался с легким ветерком, который нес ароматы ежевики и дикого меда, и улетал через садовую ограду в сторону деревенской улицы.
– Восточный ветер, – заметил Бульрих, разгоняя табачный туман. С громким жужжанием шмель покинул яркий цветок и деловито направился к следующему. Квендель высунул голову из окна и втянул ароматы позднего лета.
– Дым из норы, – пробормотал он себе под нос. – Елки-поганки! Потом разберемся!
С этими словами он оставил на столе посуду с остатками завтрака, сунул в карманы штанов несколько свертков бересты и кусок угля и вышел из дома, полный сил.
В день, когда планируется нечто необычное и значительное, лучше отложить ответы на загадочные вопросы до той минуты, когда все уже сделано и можно сидеть в кресле, дерзко подмигивая, в окружении ожидающих слушателей.
Был уже почти полдень, и квендель не сомневался, что встретит на улице знакомых. Скрывать что бы то ни было он совсем не умел, поэтому решил выйти с другой стороны и перелезть через стену собственного сада. Взмахнув левой ногой, Бульрих тихо застонал, почувствовав, как шипы дикого плюща зацепились за отворот брюк. После сильного рывка колючки отцепились, ткань сухо треснула, и Бульрих уселся на стене.
– Елки-поганки, – проворчал он про себя, хмуро глядя на расползающиеся нитки. – И что теперь?
Как и всякий квендель, он внимательнейшим образом относился к предзнаменованиям, не позволяя себе, однако – что отличало его от сверстников, – отказаться от задуманного.
Более тонкому по натуре квенделю достаточно было услышать поутру тревожный крик сойки, чтобы весь день пошел наперекосяк. И хорошие, и плохие приметы найдутся всегда и везде, но, если тщательно их растолковать, можно предотвратить беду и призвать удачу.
Грозный мельник по имени Уилфрид фон ден Штайнен, весьма замкнутый квендель, обладавший глубоким умом, возвел толкования примет в настоящую науку, как и свое ремесло. Многие квендели, увидевшие, скажем, жука-оленя на чайном столе или поганки в своем саду, а также те, на кого непременно чихали встреченные на улице дальние родственники (что предвещало свадьбу), и прочие жертвы зловещих сил судьбы тут же мчались на шаровую мельницу. Уилфрид обычно сидел на поросшей мхом каменной скамейке у мельничного пруда, выдыхал синие облачка табачного дыма и спокойно смотрел на гостей. Он многое понимал по одному их виду: если кто-то еле плетется по лугу, засунув руки в карманы и опустив голову, значит, бедняга ожидает неприятностей. Все они надеялись услышать от Уилфрида такое толкование приметы, в котором утешающе было бы сказано: жареные грибы не едят тотчас со сковороды.
Однако с прорехой в штанах или без нее, Бульрих не ждал ничего, кроме серьезных неприятностей. Любой простак пришел бы к такому же выводу, нашепчи ему летний ветерок дерзкий план, который старик Шаттенбарт составил за три затяжки трубкой. Тут и к Уилфриду не ходи.
В пышных клубах табачного дыма у Бульриха созрела мысль, которую любой во всем Холмогорье, от Звездчатки до Баумельбурга, назвал бы откровенным безумием. Бульрих решил отправиться в Сумрачный лес.
В самом сердце холмов, всего в пятистах шагах от одной из старейших деревень квенделей, творилось нечто неслыханное для их маленького уютного мирка. Сразу за живописным Зеленым Логом с его поросшими мхом домами, что дремали в колыбелях уютных цветников, лежал, будто бесплодный остров в зеленом море, кусок мертвой земли – негостеприимная, неизведанная территория, куда квендели боялись и нос сунуть. Это был тот самый лес, который Бульрих обозначил на своей любовно составленной карте крючковатыми буквами. Взглянув на них в это летнее утро, полное сонного жужжания и цветочных ароматов, он угрюмо нахмурился.
Сумрачный лес уже давно доставлял головную боль картографу из Зеленого Лога. Лес этот был поистине белым пятном на карте, да и на всех картах, которые когда-либо составлялись в Холмогорье. О нем все знали, и все обходили стороной. Глядя издали с робким трепетом на Восемь Воронов со старой башней и развалинами, Бульрих чувствовал тяжесть на душе. Мрачные мысли навевали на него позабытый было страх – наследие далеких предков, чья жизнь среди корней и валунов напоминала скорее непредсказуемое существование беззащитных зверьков, чем мирные дни их живущих в покое потомков. Нельзя сказать, что ни один квендель никогда не ступал по этим сумеречным
