Ненасыть - Сон Ирина
Они вновь выстраиваются в шеренгу, Олеся встает между Тимуром и Михасем, держась за их локти. Карта оказывается у Тимура, и Серый тоже перехватывает его под локоть, освобождая ему вторую руку. Мама придвигается ближе, касается плечом плеча Серого и быстро вытирает вспотевшую ладонь о его плечо. Теперь они еще медленнее, и Серому хочется вопить. Туман все не уходит. Двигаться все труднее. А солнце скоро совсем скроется за горизонтом…
– Слышите? – вдруг говорит Олеся. – Музыка.
– Тебе кажется, – отмахивается мама свободной рукой.
Серый ей слегка завидует. Она, в отличие от прочих, может почесаться.
– Да нет же! – настаивает Олеся. – Играет музыка! Реально!
Серый прислушивается и сквозь тихие шорохи улавливает далекую мелодию. Звук настолько тонкий, что это почти раздражает.
Голоса Михася и Верочки сливаются, перебивают друг друга:
– Ничего нет, тишина вокруг.
– Тут нет ничего. Лес один, – почти сердится Прапор.
– Ребят, вы слышите? – спрашивает Олеся. Свет ее фонаря скользит по лицу Тимура и останавливается на Сером.
– Да, я тоже слышу, – соглашается он. – Что-то тонкое, то ли голос, то ли что-то струнное. Как скрипка. Откуда-то справа.
– Мы только что прошли поворот на деревню. Ну, когда Верочку усаживали, – говорит Олеся. – Там еще был указатель. Ржавый такой, старый. Справа.
– Что-то знакомое, – Тимур, тоже прислушавшись, вдруг напевает: – Здесь нет людей… Здесь тишина… Здесь только Бог, да я… Это Рахманинов.
– А ты откуда знаешь? – изумляется Верочка.
– Я вообще-то в консерватории учился до всей этой байды, – отвечает Тимур.
Серый кашляет. Тимур с его раскосыми татарскими глазами, вечно взъерошенной шевелюрой, слегка раздолбайским характером и язвительным языком никак не походит на студента консерватории. Скорее уж на хакера.
Михась вытягивает шею и недоверчиво смотрит в карту поверх головы Олеси. Прапор рявкает на него и объясняет:
– На карте нет никаких построек. Деревня будет только через час пути и по левую сторону.
– Но поворот-то есть, – резонно замечает Серый. – И кто-то включил музыку.
Все замедляются, переглядываются. Музыка означает, что рядом есть люди и, скорее всего, конец тумана. Ведь никому и в голову не придет включать что-то в хищной рыжей хмари.
– Раз фактически поворот есть, а трое из нас слышат музыку, то разворачиваемся, – командует Прапор. – Вы моложе, слух у вас тоньше.
– Может, не надо? – робко спрашивает мама и сильнее цепляется пальцами за ладонь Серого. – А вдруг там бандиты?
– Бандиты, которые заманивают к себе романсом Рахманинова «Здесь хорошо»? Я хочу посмотреть на этих интеллигентов! – насмешливо тянет Тимур.
Прапор окончательно определяется и, спустив Верочку на землю, командует:
– Группа, кругом! Раз-два!
Шеренга мгновенно разворачивается. Прапор с Михасем вновь подхватывают Верочку в качели, и путь продолжается. Спустя пару минут из золотистых всполохов и ржавой пелены проступают старый дорожный указатель с неразличимой надписью и поворот. Едва слышимая музыка становится чуть четче. Серый кивает:
– Да, она идет оттуда.
Мама нервно сжимает его пальцы и громко говорит:
– Мне что-то не по себе. Может, ну их? Давайте не будем встречаться с этими людьми.
Но дорожный указатель уже остался позади, и узкая дорога ведет их к источнику звука. Необычно опрятная, несмотря на трещины и выбоины, в которых видно землю. Словно кто-то ее кропотливо, неспешно и постоянно чистит.
Глава 2
– Почему поворот не указан на карте? – спрашивает Олеся.
– Так бывает, когда деревня умирает, – поясняет Верочка. – Дома есть, а все люди, например, давно переехали и не возвращаются. Если деревня стоит пустой какой-то срок, ее убирают с карт, – она на мгновение замолкает, задумавшись. – Должно пройти… Эх, не помню.
Хмарь все еще густая, но песню слышат уже все, а не только чуткая молодежь. Тонкий чистый звук, похожий на пение скрипки, разбавляется то ли фортепиано, то ли синтезатором. Порой мелодия сбивается, замолкает на половине произведения, начинается заново или меняется до неузнаваемости. Тимур радостно называет имена, сыплет непонятными названиями вроде «Этюд соль минор» и прибавляет шаг.
– Это не запись! Это живая музыка! – говорит он. – Там точно конец хмари!
Ему явно очень интересно, как в такой глуши сохранились инструменты и кто так беспечно играет совсем рядом с опасной полосой.
– У них там динамики стоят, что ли? – шипит Тимур то ли восхищенно, то ли возмущенно.
Дорога гладко стелется под ноги уже почти полчаса, а они всё еще не дошли до источника звука. Неизвестные музыканты успели полностью проиграть несколько композиций и вернулись к романсу «Здесь хорошо». В ржавой хмари, в сумеречном лесу нежные звуки звучат дико и сюрреалистично. Жутко, потому что никакие живые инструменты не способны играть так громко, даже с учетом эха.
Чем ближе они подходят, тем сильнее боится мама. Она тяжело дышит, ее пальцы дрожат и судорожно подергиваются. Эта тревога передается и Серому. В звучании есть что-то жутковатое, неправильное.
Прапор и Михась замедляют шаг – тоже чувствуют, – но тут же получают ободряющий «пинок» от Тимура:
– Двигаем быстрее!
– Знаешь, Тима, нам что-то расхотелось туда идти, – шепчет Верочка.
Прапор и Михась соглашаются. Они несколько раз спускали Верочку, но отдохнуть не успевали и сейчас уже покачиваются от усталости, а руки у них дрожат. По-хорошему, Тимуру и Серому пора их сменить, но пока команды нет, они молчат.
– Двигаем! – бодро говорит Тимур. – Звука не смущаемся. Это терменвокс. Он всегда жуть нагоняет.
У него музыкальное образование, ему верят и идут дальше. И вот, наконец, среди деревьев мелькает просвет. Свет закатного солнца высвечивает длинную каменную ограду, полуразрушенную, заросшую мхом. Она похожа на земляной вал, обмануться не дают только фигурные столбики. Дорога разветвляется, заворачивает куда-то влево и теряется в лесной глубине. Они идут по широкой ухоженной части дальше – и им навстречу из рыжей хмари проступает украшенная затейливыми завитушками арка. Ворота открыты настежь. Из них летит музыка, видно свет.
Они радостно делают несколько шагов к арке – и вдруг хмарь резко кончается. В глаза сразу же бьет чуть не звенящий от чистоты воздух, полный свежести и закатного света. Серый моргает, привыкая, смотрит на арку и первое, что видит на ней, – округлую табличку. Пропустить ее невозможно – она яркая, блестящая, начищенная до такой степени, что почти сияет.
Все делают еще несколько шагов и с облегчением встают почти под ней.
– Хозяева примут тебя благосклонно, пока не походишь на Эрисихтона, – читает Тимур вслух, задрав голову.
– Кто такой Эрисихтон? – спрашивает Олеся.
– Какая разница? – выдыхает мама. – Вы посмотрите на хмарь!
Серый мгновенно подбирается, оглядывается, и вместе с ним оглядываются остальные – вдруг они рано остановились?
Хмарь клубится за их спинами сплошной стеной, густая, словно гороховый суп. На ее поверхности взблескивают золотистые барашки волн, закручиваются в спирали, вихри. Хмарь хочет расплескаться на них, обрушиться всей своей громадой и поглотить, но по неведомой причине не пересекает границу и выглядит неестественно ровно, словно ее держит огромное стекло. Мама, маленькая, хрупкая, яркая в своем зеленом спортивном костюме на фоне этой ржавой стены, стоит перед ней и зачарованно шевелит рукой внутри. Хмарь послушно золотится, но не сдвигается ни на сантиметр ближе.
– Вы когда-нибудь такое видели? – спрашивает мама.
– Отойди, мам, – Серому жутко от этого зрелища, и он тянет ее подальше на чистое место.
– Никогда, – кашляет Прапор. – Она обычно расползается.
Но хмарь об этом не знает. Она тянется вдоль каменной ограды очень ровной линией и теряется между деревьев, не клубится, не размывается в дымчатые облака ни разу. Серый смотрит на странную, слишком четкую границу и понимает самое главное:
