Фейрум - Дарья Райнер
Липа зажгла настольную лампу и задернула занавеску. Негромко потянула носом. На глаза навернулись слезы – уже по-настоящему.
Актиния распушила щупальца, будто желая обнять ее за палец. От неожиданности Липа отдернула руку. Кружка опрокинулась на стол, обиженно зазвенев, крутнулась вокруг своей оси и замерла, накрыв светящуюся гостью.
Свет померк.
Остался стук, с которым капли ударялись о стекло. Больше ничего. Темнота.
В детстве Липа боялась грозы, когда от сильных раскатов начинали подрагивать стекла буфета, когда яблоня за окном гнулась под порывами ветра и водосточные трубы гнали вниз целые реки, а лужи вздувались на асфальте пузырями. В такие минуты мама рассказывала сказку – про котенка, которому дождь был нипочем, пока он рядом с друзьями. Липа зарывалась лицом в мамин свитер, и слезы на щеках высыхали… Если бы она могла вернуть то время! Сохранить его – для мамы. Чтобы не пришлось считать месяцы и дни.
Опустившись на край кровати, она беззвучно заплакала. Липа чувствовала себя бесполезной: она не могла бороться со временем, от нее ничего не зависело. Вздрагивая и глотая слезы, она будто спешила выплакаться, перед тем как… что? Вит не зайдет к ней ночью, а больше здесь никого не было.
Одиночество не чувство. Это звук падающих капель, который хуже самой тишины.
Липа отбросила одеяло и вытянулась на кровати. Спрятала голову под подушку – лишь бы не слышать. Дождь прекратился, а слезы продолжали течь. Одно воспоминание тянуло за собой другое, как звенья бесконечной цепи. Липа понимала, что она словно заранее оплакивает маму, но, как ни старалась, не могла остановиться: промочила край наволочки и тонкую простыню под щекой.
* * *– Вставай, соня. – Ласковые пальцы коснулись щеки, убирая прядь волос.
Сон рассыпался на отдельные кадры, и Липа протестующе застонала.
– Ну мам… – Она зажмурилась крепче и отвернулась от окна. – Мне сегодня не в школу. Будь человеком, дай поспать.
Тишина. Неужели сдалась так быстро?
Липа приоткрыла один глаз. Ничего подобного. Мама сидела на краю постели, в руках держала две дымящиеся чашки – белые, с голубыми незабудками на круглых боках. Ее волосы были собраны в пучок, от глаз разбегались смешливые морщинки. Сегодня она выглядела бодрой. В последние два года это случалось нечасто.
Липа невольно улыбнулась.
– С корицей? – уточнила строгим тоном.
– Так точно, Ваше Высочество. С корицей и сливками. Одевайся и пойдем гулять.
Липа, уже принявшая вертикальное положение, поперхнулась кофе.
– Там же холод с утра!
Она не помнила, когда они последний раз гуляли с мамой – просто так, вдвоем. Без спешки и какой-либо цели.
– Ну и что? Ты посмотри, какой рассвет, – говорила мама шепотом, словно делясь секретом, которого больше никто не знал. В этот миг она напоминала девчонку – ровесницу Липы, которой все нипочем. Просто захотелось гулять.
– Ты серьезно?
Небо за окном было красивым: персиковая акварель с жемчужной дымкой по краю холста и брызги тающих звезд над крышами соседних домов. Но сколько их было, таких рассветов?.. И сколько еще будет.
– Мам?
Она вдруг перестала улыбаться. Взгляд застыл в одной точке. Уголок губ лихорадочно подрагивал. Ногти выстукивали по краю чашки рваный ритм.
– Мама?!
Чашка выскользнула из дрожащих пальцев, полетела на пол, разбрызгивая кипяток на светло-голубое, как небо, одеяло, и разбилась вдребезги. Осколки разлетелись по полу.
Кажется, на один из них Липа наступила, когда бежала к телефону.
* * *До плеча мягко дотронулись.
«Ох, только не это!»
Липа подскочила на кровати. Звуки хлынули, накрыли волной, как если бы на приемнике выкрутили громкость на максимум. В комнате стоял не Вит. Незнакомец.
Вскрикнув, она замахнулась подушкой – единственным, что было под рукой. Удар вышел слабым. Следом полетела пустая рамка для фото, схваченная со стола.
– Эй! – Подушку у нее бесцеремонно отобрали. – Драться не обязательно.
– Вы кто такой?
«И зачем помешали мне реветь?»
Испугаться толком не вышло. Капля страха затерялась в океане горечи: слезы по-прежнему катились, плечи вздрагивали. Липа беспомощно вжалась в угол между стеной и кроватью.
– И́ гнас.
Она вытерла глаза тыльной стороной руки – злым, быстрым жестом. Комната, тонувшая в дымке, обрела четкость. Мужчина стоял у окна, заправляя край подушки обратно в наволочку. В глаза бросились потертая замшевая куртка и разноцветные шнурки на запястье: сплетение нитей и хитрый узор из узелков. Джинсы подвернуты, с ботинок на пол стекала грязь.
Липа вздохнула.
Незнакомец – «Игнас», поправила она себя, – напоминал то ли хиппи, то ли современного ковбоя. Высокий – макушка почти касалась потолочной балки, – худощавый, светловолосый. Мокрые пряди падали на лоб, капли дождя бежали по лицу, теряясь в недельной щетине. И только глаза, глубоко посаженные, Липа никак не могла разглядеть в тусклом свете.
– Вы к Виту?
Судя по возрасту, ночной гость был его ровесником. Лет тридцати, не больше. Друг? Бывший одноклассник? Сосед с «большой земли»?
– А кто это?
Он вскинул голову, и несколько секунд они оторопело смотрели друг на друга, пока Липа не вымолвила:
– Мой дядя. Вы как попали в дом?
– Через окно. – Не придумав, куда деть подушку, он положил ее на стол и присел рядом, на самый край. – У вас лестница приставная. Снаружи. Прости, что напугал. Я стучал, прежде чем…
– Ничего не понимаю.
Она беспомощно всхлипнула. Голова была тяжелой, как чугунный котел, и смысл происходящего терялся.
– Вы грабитель? Маньяк? Наркоман? Что вам нужно-то?
– Нет, нет и нет. Я здесь оказался случайно. По воле времени.
– В чужом доме, – уточнила Липа. – Посреди ночи. Через окно.
– Знаю, как это выглядит. – Он обезоруживающе поднял руки. – Но с тем же успехом я мог шагнуть в любое место. Именно поэтому я расцениваю твой дом как везение. Так проще – смотреть на вещи с яркой стороны.
Зареванная Липа не разделяла его оптимизма.
– Слушай, я правда… – начал он и спохватился: – Как твое имя?
– Липа.
– Как дерево?
– Угу. Сокращенно от Филиппины.
– Мне правда жаль, Филиппина. – На его губах мелькнула обнадеживающая улыбка. Так взрослые разговаривают с ребенком, который ударился в слезы. – Просто воронка открылась в вашем колодце.
– В смысле?
– Это что-то вроде разрыва. Они появляются благодаря анимонам, – пояснил он и свел пальцы на расстояние нескольких сантиметров. – Маленькие такие штуки, сияют изумрудными огнями. Видела?
– Чашку поднимите. – Она указала пальцем. – Только не изумрудное оно, а янтарное.
Игнас освободил «водоросль», и та вспыхнула, разрослась до размеров лампочки и взмыла в воздух, шевеля многочисленными щупальцами.
– Оно и летать умеет? – Липа округлила глаза, перестав всхлипывать.
Это уже не смешно.
– Он, – поправил Игнас. – Эта особь – еще малыш и потому пестрит желтыми оттенками.
Актиния вспорхнула к нему на плечо и зарделась солнышком.
– А, ну теперь понятно.
– Правда?
– Нет! Ничегошеньки не понятно! Воронки какие-то, анемоны всякие… Он ведь не из моря?
– Анимоны. Через
