Кристина Стайл - Дикая охота
— Я проверил полынью. Не замерзла. Алпачи есть.
Охотники быстрым шагом направились к морю. Зима была холодной и снежной, и, чтобы обеспечить стойбище мясом, приходилось постоянно поддерживать полынью, к которой приходили алпачи. Они, правда, все равно нашли бы способ выбраться на лед. Алпач дышит легкими, ему необходим воздух. Если полынья замерзнет, он все равно продышит в нем отверстие — отдушину, а не справится один, на помощь явятся еще пять-шесть собратьев, и вместе они одолеют лед. Правда, охотиться возле отдушины труднее: она небольшая, алпач от нее далеко не отходит и спит очень чутко. Тут уж бить надо наверняка. Ранишь зверя, не добьешь сразу, уйдет и гарпун за собой утащит, а изготовить хороший костяной наконечник непросто. Сколько бивней перепортишь, пока добьешься нужного результата!
Пока Млеткен обдумывал приемы охоты, впереди показалась полынья. Он достал приготовленную заранее шкуру белого медведя, укутался в нее и пополз к открытой воде. Сколько придется ждать — неизвестно. На сей раз охотникам повезло. Прошло совсем немного времени, и из черной воды показалась небольшая темная голова. Видимо, алпач глотнул достаточно воздуха, потому что голова тут же скрылась, оставив лишь большие круги на поверхности. Вот вынырнул еще один, еще. Следующий алпач сразу же приглянулся Млеткену. Крупный, жирный зверь медленно плыл, словно опираясь о воду редкими жесткими усами. Он направлялся прямо к краю полыньи. Охотники замерли, чтобы неосторожным движением не спугнуть добычу. Алпач видит плохо, не запоминает ничего из увиденного, поэтому, если перемещаться аккуратно, он не заметит опасности. Правда, чутье у зверя отменное, но люди об этом знают и всегда заходят только с подветренной стороны.
Нетерпение овладело Млеткеном, ему захотелось побыстрее бросить гарпун, но он сдержался. Ведь если не подпустить алпача к самой кромке льда, потом его будет не достать из воды. Пропадет добыча. Такие ошибки опытному охотнику не прощаются.
Вот темная блестящая голова вынырнула совсем близко, и Млеткен, почти не целясь, метнул тяжелый гарпун. Раздался звук, похожий на всхлип, и из-под пробитой кожи фонтаном брызнула кровь. Алпач сильно дернулся и тут же затих. Настала пора действовать другим охотникам. Они, радостно крича, подбежали к краю полыньи, доставая на ходу ремни с крюками. Несколько ловких бросков — и крюки зацепились за прочную шкуру. Общими усилиями, быстро перебирая ремни обеими руками, Таюги, Комэ и Таграй вытащили огромную тушу на лед. Затем они повернулись к алпачу спинами и, закинув ремни на плечи, поволокли добычу к стойбищу. Удача сопутствовала им: охота оказалась недолгой и успешной. На несколько дней люди обеспечены едой. Разделать тушу и поделить мясо, жир и шкуру было делом привычным, и вскоре люди начали расходиться по умранам, бережно неся жизненно важную добычу. Таюги ловким ударом острого ножа отделил крупный кусок мякоти и протянул его Млеткену:
— Отнеси Шаману.
— А почему я? — встрепенулся Млеткен. — Ты живешь ближе, вот и зайди по пути.
— Так нельзя, — покачал головой Комэ. — Это ведь твой гарпун пронзил алпача, тебе и нести Шаману его долю. А то в следующий раз он не станет просить келе о помощи. — Если не можешь держать гарпун в руках, никакие келе не помогут, — возразил Млеткен.
— Что ты говоришь?! — замахал руками Таграй. — Шаман услышит, духам передаст, считай, потерял навсегда удачу. Гарпун гарпуном, а если алпач уйдет из полыньи? А если морские быки летом не придут в наше море? А если песцы убегут из тундры, а медведи и олени — вслед за ними? На кого будешь охотиться?
— Ладно, — поморщился Млеткен. — Пойду.
Он попросил друзей отнести жене свою часть добычи, а сам, еле переставляя ноги, чтобы хоть ненамного оттянуть неприятную для него встречу, поплелся за пределы стойбища, туда, где стояли особняком три роскошных умрана: большой — самого Шамана и два поменьше — его помощников и женщин.
Шаман не имел имени. Конечно, при рождении его как-то назвали, но, по его словам, когда он был еще ребенком, злые духи, проникнув в его тело, чуть не погубили мальчика. Духов удалось не то уговорить, не то обмануть, но ребенок выжил, и ему пришлось сменить имя, чтобы злопамятные келе не узнали его. Но и это не помогло. Духи опять уложили его, уже юношу, на мягкие шкуры и зажгли внутри жаркий огонь. Еле-еле удалось его погасить, в юноша опять сменил имя. Когда же ему привелось снова бороться с келе, он с таким трудом вновь победил их, что решил больше не брать никаких имен.
С тех пор келе ни разу не смогли отыскать дорогу в его тело, а жители окрестных стойбищ называли его сначала Шаманом, а потом и Великим Шаманом, когда осознали его большую силу. Впрочем, никто не знал, было ли так на самом деле.
Шаман жил столь долго, что ни в одном стойбище не нашлось бы его ровесников. Никто не сомневался, что Шаман был всегда — как солнце, небо, море и тундра. И всегда будет. Как же можно обойтись без Шамана?
Никто никогда не возражал Великому, что бы тот ни решил и ни сказал. Он общался с такими силами, каких простодушные ветланы не могли себе и представить. Он говорил от имени духов и богов, а разве можно перечить им? А кроме того, Шаман жил так долго, что даже только этим снискал глубочайшее уважение. И только у Млеткена были очень сложные отношения со стариком. Охотник нисколько не сомневался в его могуществе, всегда внимательно выслушивал умные и глубокие советы Шамана, был искренне благодарен ему за то, что старик несколько дней и ночей не выпускал бубна из рук, когда келе грызли тело матери Млеткена.
И вместе с тем он не любил старого обжору и сластолюбца. А все потому, что однажды, заметив, как выросла и похорошела Анкаля, Шаман пожелал поселить ее в умране для своих женщин. Этого Млеткен не мог допустить. Он донимал, что прислуживать Шаману, ублажать его и выполнять все прихоти — большая честь, но охотнику хотелось, чтобы у сестры была своя семья, дети, любовь и радость. Тем более он видел, какими нежными взглядами обмениваются Анкаля и Таграй, и нисколько не возражал против того, чтобы близкий друг стал еще и близким родственником.
Погруженный в невеселые думы, Млеткен не заметил, как приблизился к жилищу Великого Шамана. Он потоптался возле входа в умран, тяжело вздохнул, опустился на четвереньки и вполз внутрь. Основная, жилая часть умрана была отделена роскошным пологом из лучших шкур зимних песцов. Откинув мягкий, шелковистый мех, Млеткен увидел, что старик полулежит на пышном ложе, а две женщины, присев рядом с ним на корточки, подают ему попеременно чаши с едой и питьем.
В плошках с жиром — жирниках — горел яркий огонь, в в умране было невыносимо жарко. На хозяине были надеты лишь тонкие кожаные штаны, а изящные фигурки его прислужниц прикрывали узенькие набедренные повязки. Их кожа цвета темной меди блестела от пота, длинные прямые жесткие волосы почти касались пяток маленьких изящных ножек, раскосые темно-карие глаза блестели, на пухлых губах играли улыбки. Шаман медленно повернул седую голову с длинными волосами, срезанными ножом на макушке, прищурился, словно не узнал гостя, и, помолчав, спросил, как это было принято у ветланов:
