Варвара Шихарева - Чертополох. Излом
– У меня есть заветное желание… Точнее – два. Я хочу, чтобы отец вернулся из похода живым и невредимым… – Тут мальчик запнулся, не зная, как лучше высказать своё соображение, но нужные слова нашлись почти мгновенно: – А ещё нам с папой очень нужна мама!
– Кар-р-р? – У сидящего на столбе ворона даже перья встопорщились от изумления – похоже, такую просьбу ему доводилось слышать нечасто, а Дари, испугавшись, что в этом желании ему будет отказано, зачастил:
– Я понимаю, что это непросто выполнить, но когда у нас появится мама, отец будет чаще возвращаться домой и не станет так хмуриться, а я буду во всём её слушаться и ничем не огорчу… Правда!
Слушая мальчика, птица вроде бы немного успокоилась, но оставалась по-прежнему неподвижной и безмолвной. Дари задумался и, припомнив все услышанные им сказки, решительно тряхнул головой.
– Выполни моё желание, Седобородый, а за это я отдам тебе самое дорогое, что у меня есть!
Расстегнув воротник куртки, Дари снял с шеи носимый им оберег – маленький, плоский камень с выточенной волнами дырой посередине и, встав с колен, протянул его ворону, пояснив:
– Это морское око – мы его вместе с отцом позапрошлым летом нашли. Теперь оно твоё!
– Кар-р-р! – ворон взглянул на мальчика с каким-то лукавым озорством и, подхватив клювом шнурок оберега, расправил крылья. Взмыв вверх со столба, птица почти мгновенно растворилась в окружающей её черноте ночи, а Дари, проводив её взглядом, облегчённо вздохнул. Седобородый выполнит его просьбу, и у них с отцом всё будет хорошо…
На обратной дороге с мальчиком не случилось ничего необычного – ему удалось вернуться в дом так же незаметно, как и выскользнуть из него. Утром, правда, выяснилось, что Дари на своей ночной прогулке сильно простыл. Старый Илар, растирая мальчика козьим жиром и отпаивая его горячим травяным настоем, долго изумлялся тому, что его воспитанник сумел не только подхватить хворь, но ещё и сильно оцарапаться, не вылезая из тёплой постели.
Приставший к голенищу сапога тополиный лист так и остался незамеченным из-за уже изрядной подслеповатости Илара, а сам Дари не обращал на ворчание своего опекуна никакого внимания, и неудивительно – какое значение имеет очередная простуда, если вскоре отец вернётся целым и невредимым, а в доме появится мама…
СтавгарПочти утонувшая в высоком кресле, высохшая от времени Старшая Жрица Дельконы едва заметно качнула головой:
– Ты не знаешь, о чём просишь, Бжестров, а потому – нет.
Сидящий напротив согласившейся таки принять его Матери Вериники Ставгар непроизвольно сжал кулаки, но уже в следующий миг распрямил стиснутые до побелевших костяшек пальцы. Сейчас излишняя горячность ему не поможет – скорее уж навредит, да ещё и вызовет на сморщенных сухих губах Старшей жрицы снисходительную улыбку.
Рожденный в семье занимающего важное место при княжеском дворе Высокого и воспитанный в соответствии со своим происхождением Бжестров с малолетства привык к тому, что его слово зачастую является приказом. А став на воинскую стезю, он быстро научился убеждать и вести за собою воинов, добиваясь необходимой цели как словом, так и делом, но теперь все его доводы и просьбы разбивались о каменную неприступность хозяйки Дельконы. Ставгару, пожалуй, было бы легче сойтись ещё раз в поединке с Амэнским Коршуном, чем заставить хрупкую, похожую на пожухлый лист жрицу прислушаться хотя бы к одному своему слову.
После того как ночью Олдер выскользнул из возможных клещей, объединившиеся с подоспевшим Милодаром военачальники крейговцев ещё раз сошлись с амэнцами в жаркой схватке – произошло это как раз под почернелыми от огня стенами Замжека. Сражение продлилось с утра и до самых сумерек, но теперь Амэнский Коршун встретил крейговцев именно там, где хотел, и им не помогли ни численное превосходство, ни отчаянная смелость. Олдер с кровью вырвал у них столь важную победу, в который раз подтвердив своё прозвище, и, устрашённый его воинской удачей и потерями собственного войска, Лезмет потребовал от военачальников прекратить бессмысленную бойню и начать переговоры. Кридич и Милодар скрепя сердце согласились с требованием Владыки, и лишь Бжестров стоял на своём до последнего – ему казалось, что если проявить смелость и, несмотря на потери, ещё раз насесть на амэнцев, то они всё же отступят, но в этот раз победило мнение более старших и осторожных…
Во время последовавших за этим решением переговоров Бжестров, наблюдая за тем, как Кридич и Милодар торгуются с Олдером за две вотчины, которые амэнцы всё же успели подмять под себя, только и мог, что скрипеть зубами. Коршун, словно бы зная о том, какой тайный приказ отдал Лезмет своим военачальникам, вёл себя со спокойной, граничащей почти что с наглостью уверенностью и не собирался уступать ни единой пяди из захваченных земель, но Ставгар свирепел даже не от того, что Олдер из рода Остенов вёл себя так, словно бы находился у себя дома. Бжестрова выводила из себя то и дело мелькавшая на губах амэнца кривоватая ухмылка: Коршун словно смеялся – над переговорами, над находящимися в палатке крейговцами, над Лезметом, над собой…
Когда же утомительный и безуспешный для крейговцев торг был окончен, а Кридич приложил к пергаменту данный ему Владыкой Лезметом перстень с гербом Крейга, закрепляя тем самым переход к Амэну захваченных им вотчин, Олдер, дождавшись, когда чернила хоть немного подсохнут, свернул договор и, чуть склонив голову к плечу, посмотрел на Ставгара:
– Переговоры – это та же битва. Запомни мои слова, Высокий.
Хрипловатый голос Коршуна звучал совершенно спокойно, но для Бжестрова, при котором только что был подписан очередной унижающий и обкрадывающий Крейг договор, это стало последней каплей.
– Я запомню, Остен. И следующий договор с Амэном подпишу не чернилами, а твоею кровью!
Слова сорвались с губ Ставгара сами собою: он понял, что сказал, лишь тогда, когда рядом тихо охнул Кридич, а сопровождающие Коршуна амэнцы, нахмурившись, сделали шаг вперед. Казалось, еще миг – и переговоры будут сорваны, но Олдер, остановив своих людей коротким взмахом руки, произнёс:
– Для этого тебе придется хорошо потрудиться, Бжестров, ведь крейговская сталь всегда уступала амэнской, а воинов среди вас после Реймета уже не осталось!
После такого замечания уже не Бжестров, а сам ведущий переговоры Кридич невольно потянулся к поясу, словно бы позабыв о том, что перед началом переговоров сам отстегнул от него ножны с мечом… Коршун же, на прощание наградив Ставгара еще одним насмешливым взглядом, вышел из палатки…
С этого дня в жизни Бжестрова началась черная полоса. После утраты вотчин Лезмет пребывал в отвратительном настроении, и когда Ставгар и Кридич все же решились подступить к нему с рассказом о том, как мужество и смекалка Энейры, дочери Мартиара Ирташа, спасли их от беды, Владыка отмахнулся от их слов, точно от надоедливых мух. Он согласен дать девчонке денег, и хватит об этом – об Ирташах он и слышать не хочет…
Ставгар попытался было настоять на своём, сказав, что золото не заменит поруганной чести, и тем самым разгневал Владыку окончательно. Лезмет, швырнув в него кубок с недопитым вином, велел Бжестрову убираться прочь и не казаться более на глаза с глупыми просьбами, если он не хочет лишиться княжеских милостей… Ставгар, вскинув голову, коротко взглянул на побагровевшее лицо Владыки. На языке крутилось много слов – каждое вдвое злее и обиднее прежнего, но Бжестров произнес лишь:
– Я не за милости князю служу, а по чести… – и вышел из палатки, пнув на прощание опрокинутый кубок…
Вечерело – на быстро темнеющем небе загорались первые звёзды и слабо светился тонкий серп луны… Ставгар, взглянув на него, остановился, расстегнул воротник воинской куртки – он задыхался от гнева и несправедливой обиды, а перед его мысленным взором вновь возникла кривоватая ухмылка Амэнского Коршуна: «После Реймета среди вас не осталось воинов!»
И верно – не осталось: Владыка Лезмет – трус и пьяница, над слабостями которого потешаются все соседи, а крейговские Владетели, служа такому Владыке, и сами уже оборотились в ничтожества: ищут лишь княжеских милостей, позабыв и о чести, и о справедливой памяти для павших собратьев…
От горьких мыслей Ставгара отвлекла лёгшая на плечо рука – обернувшись, Бжестров увидел перед собою Кридича. Тот же, поймав его взгляд, понимающе улыбнулся:
– Не унывай, Бжестров, – вода камень капля за каплей точит. Если не будем отступать от своего, то добьёмся для Ирташей справедливости, пусть и придется для этого год потратить… А Владыка пусть лучше буйствует, ведь если он при упоминании Ирташей сердится, значит, чувствует свою вину, а мы ему совестью будем…
Ставгар на это увещевание согласно кивнул, хотя на душе у него было по-прежнему горько – утешало лишь то, что, вернувшись в Ильйо, он сможет увидеть Энейру, поговорить с ней… Да не тут-то было! В доме сестры Бжестров нашёл лишь письмо из Дельконы, в котором сообщалось, что травница Эрка, на самом деле являющаяся Энейрой Ирташ, взята под покровительство Малики – с нею всё хорошо, но в ближайшее время её лучше не беспокоить… Последнему предостережению Ставгар, конечно же, не внял: уже на следующий день, едва свидевшись с родными, он гнал коня по направлению к Дельконе, вот только храм Малики оказался неприступнее иных крепостей – Ставгар просил заправляющих храмом жриц о свидании с Энейрой почти десять дней, но добился лишь того, что его соблаговолила принять Матерь Вериника, вновь повторившая ему те же слова, что были сказаны в письме…
