Пол Андерсон - Три сердца, три льва
Он заставил себя подняться на ноги. Мышцы ломило, во рту было сухо и гадко. Подташнивало от голода. Голова разламывалась от боли. По бьющим сквозь кроны деревьев лучам он определил, что солнце уже в зените: утренний свет не имеет такого золотистого отблеска. Ого! Он провалялся без памяти часов двенадцать!
Рядом по пятнистому ковру из листьев и мха бежал ручей. Он наклонился и стал жадно пить. Потом умылся. Холодная вода несколько взбодрила его. Теперь он внимательно, пытаясь понять, где же он находится, осмотрелся по сторонам. Гриибский лес?
Нет, конечно, нет! Здесь настоящая чаща: огромные буки и ясени, наросты лишайника на стволах, буйные заросли боярышника, черный бурелом… В Дании со средневековья не осталось таких лесов.
Красной искрой взлетела на дерево белка. Пронеслась пара скворцов. Сквозь разрыв в листве он увидел ястреба, парящего высоко в небе. Разве в его стране еще остались ястребы?
До него вдруг дошло, что он совершенно наг. Что делать? Предположим, его товарищи имели самые веские причины на то, чтобы раздеть его и оставить здесь. Но тогда они не могли бросить его надолго… С другой стороны, не стряслось ли чего-нибудь с ними самими?
— Не дай Бог, тебе придется провести здесь еще ночь в таком виде, друг мой, — сказал он сам себе. — И еще очень хотелось бы знать, куда тебя занесло.
До его слуха донесся непонятный звук. Он прислушался. Звук повторился, и Хольгер узнал в нем лошадиное ржание. Он воспрянул духом. Значит, где-то поблизости ферма. Он уверенно двинулся вперед, в ту сторону, откуда донеслось ржание, продрался сквозь заросли кустарника и остановился в изумлении.
Таких лошадей он никогда не видел. На поляне стоял жеребец громадного роста — настоящий першерон, но изящного и благородного сложения. Черный и блестящий, как дождливая ночь. Уздечка украшена серебром. Поводья с бахромою. Седло тонкой кожи, с высокими луками. Белая шелковая попона с вытканными на ней черными орлами. Притороченный к седлу вьюк…
Хольгер протер глаза и подошел поближе.
— Все нормально, — произнес он, — кто-то питает слабость к костюмированным прогулкам верхом. Эй! Есть здесь кто-нибудь?
Конь потянулся к нему, встряхнул длинной гривой и радостно заржал. Потом подвинулся к Хольгеру и тепло фыркнул ему в щеку. Хольгер потрепал его по шее. Славный коняга. Что это у тебя на уздечке? На серебряной пластинке было выгравировано архаичным шрифтом: Папиллон. — Папиллон, — позвал Хольгер.
Конь снова заржал, откликаясь на свое имя, переступая с ноги на ногу, и ударил копытом.
— Значит, тебя зовут Папиллон? — Хольгер взлохматил коню гриву. — По-французски это бабочка, не правда ли? Удачная шутка — назвать Бабочкой такого зверюгу.
Его заинтересовал вьюк за седлом, он пощупал его и отогнул край ткани. Что за дьявол! Кольчуга!
— Эй! — крикнул он снова. — Есть тут кто? Выходи!
Тишина. Только прострекотала, издеваясь, сорока.
Оглянувшись вокруг, Хольгер заметил еще кое-что: к стволу дуба прислонен длинный шест со, стальным наконечником и защитной, как на шпаге, чашкой посредине. Копье? Ей-богу, настоящее турнирное копье!
Тот образ жизни, который вел Хольгер Карлсен во время войны превратил его в человека, не робеющего перед буквой закона, как большинство его соотечественников. И потому он, не медля более, снял с седла вьюк и развязал его. Он обнаружил там длинную, до колен, кольчугу, конический шлем с пурпурным плюмажем, стилет, кожаный пояс и толстый кафтан. Кроме того, несколько комплектов одежды: бриджи, рубахи с длинными рукавами, короткие туники и другие предметы старинного туалета. Часть одежды была из грубого крашеного полотна, другая — из обшитого мехом шелка. Разумеется, он уже не удивился, когда, обойдя коня, обнаружил висящие на седле щит и меч. Щит был прямоугольный, фута в четыре длиной, в новеньком полотняном чехле. Он снял чехол: стальная пластина на деревянной основе была с лазурным покрытием, и на ней — три красных сердца и три золотых льва.
Герб. Чей? Показалось, что он где-то его уже видел… Странно. Кто здесь собрался на карнавал? Он вытянул меч из ножен — длинный, двуручный, обоюдоострый, — с эфесом в форме креста. Низкоуглеродная сталь, профессионально определил он. Мда, так старательно не мастерят реквизит даже в кино. Странно. Он вспомнил мечи, которые видел в музеях. Средневековые предки не могли похвастать излишками роста. Этот же меч как будто был сделан специально по его мерке, а ведь его считали верзилой в двадцатом веке.
Папиллон заржал и попятился. Хольгер резко обернулся. И увидел медведя.
Здоровенный бурый медведь, по-видимому, заглянул сюда просто на шум. Он уставился на Хольгера Маленькими глазками, постоял с минуту и, удовлетворив любопытство, развернулся и убрался обратно в чащу.
Хольгер перевел дух. Сердце прыгало, как мячик.
— Не исключено, что где-то сохранился заповедный участок леса, — услышал он свой рассудительный голос. — Не исключено, что в нем сохранилось несколько ястребов. Но в Дании нет — это абсолютно исключено! — нет медведей!
Может быть, медведь сбежал из зоопарка? Бред!.. Скорее всего он сам свихнулся и у него начались галлюцинации. Или он видит сон… Нет, непохоже. Все слишком отчетливо и подробно: и пляска пылинок в луче, и запах лошадиного пота, и мха, и собственного тела. К черту! Как бы там ни было, во сне это или в бреду, все равно надо что-то предпринимать. В любой ситуации прежде всего нужно искать информацию и пищу, подумал он. Именно в такой последовательности — информацию и пищу.
Жеребец казался настроенным дружелюбно. Грех покушаться на чужую собственность, однако его нужда, безусловно, острее, чем у лица, которое так беспечно бросило здесь свое имущество. Прежде всего он оделся. Непривычный туалет требовал некоторой смекалки при облачении, однако все предметы, включая сапоги, странным образом оказались ему впору. Лишнюю одежду и оружие он снова упаковал и приторочил вьюк на прежнее место. Вставил ногу в стремя, уселся верхом. Конь фыркнул, сделал несколько шагов и вдруг остановился возле копья.
— Не думал, что лошади так умны, — вслух удивился Хольгер. — Ладно, намек понял.
Он поднял копье и поставил его концом на перекладину, свисавшую с седла рядом со стременем. Потом взял поводья левой рукой и чмокнул. Папиллон пошел.
Только проехав уже не меньше мили, Хольгер обратил внимание на то, что на удивление уверенно сидит в седле. Его опыт в верховой езде до сих пор исчерпывался несколькими неуклюжими попытками в прокатных пунктах. Он вспомнил даже свою шутку о том, что, если лошадь — это приспособление для сокращения расстояния, то проще сократить приспособление. Но откуда, скажите на милость, его внезапная симпатия к этому черному зверюге? Может быть, в его роду были ковбои?
