Владимир Коваленко - Крылья империи
За дверью загрохотало. Баглир замер, потом начал тихо отодвигаться от двери, из-за которой неслись недовольные возгласы на непонятном языке. Наконец схватил, что попалось под руки, и полез в окно. Схватил, однако, больше, чем надо бы, — застрял. Дверь распахнулась так резко, что звука не издала — только воздух хлопнул. А потом Баглира схватили за ноги и потянули назад. Когти его запутались в добыче, и Баглир уже подумал было, что настает его распоследний час, но схвативший его абориген добивать раненого сразу не стал. Начал вязать лапы и что-то негромко говорить. Если бы Баглир понимал по-немецки, услышал бы вот что:
— Интересная ты зверушка. По домам лазаешь, тулупы таскаешь. А на моль как будто не похожа… Скорее, помесь совы с выдрой. Чудны дела твои, Господи! Я тут уже не первый десяток лет, а таких, как ты, не видывал. Вчера только рассказывали о похожей птице. Это не ты Сновидову харю располосовал? Что же нам с тобой делать, а? Пожалуй, для начала свяжем.
Когда абориген извлек его лапы из овчины, Баглир попытался освободиться из пут. Тщетно! То, что расправившимся крылом он несколько раз сильно ударил местного жителя по лицу, того нисколько не смутило.
— Так, а ты у нас меченый. Вот рана от сновидовской фузеи. Значит, ты. Спасибо. Хоть и мелкая Сновидов гнида, а кусающая больно. И над опальным фельдмаршалом поставленная. Видно, потому и поставленная, что знает, как больней кусать. И почему хорошие люди не идут в тюремщики? Да не бейся ты так.
Голос был теплым, и Баглир действительно перестал сопротивляться. Другой голос спросил:
— Бурхард, это что, сновидовская птица? Не делай из нее чучела. Я сам мечтал с полицейской рожей сделать нечто в том же духе.
— Нет, чучело мы делать не будем, обойдется Петербуржская академия. А вот крыло вылечим. И постараемся приручить. Соколов же приручают? И будем этим чудом Сновидова пугать.
И оба аборигена рассмеялись. Смех был добрым, хотя и с пригоречью. И Баглир совсем успокоился.
Сновидов пришел через два дня, в несвежем зеленом мундире, бросив немного помятый — но так, в самую меру, — офицерский шарф, вместо головы — кулек из бинтов и корпии, кое-где — красное, и уж никак не лекарство или соус. Кровушка. Самая натуральная. Явился наглый и потребовал выдачи Баглира. Но крыло уже не кровянило, а радужные перья окрашены белилами. Баглир сначала думал, что лекарство. Оказалось, маскировка. И человек, назвавший себя фельдмаршалом, не выдал его на расправу. Сказал — совсем другая птица.
И началась спокойная жизнь. Баглир ел, спал, ходил по двору — до забора с часовым и обратно — неуклюже, вразвалочку, как подвыпивший гусь. Не все это было игрой: повязка на крыле очень мешала, а подживающая рана постоянно зудела. Баглир рассматривал примитивную жизнь поселка сквозь дырки в заборе. Людей он скоро начал различать — мужчин от женщин, тут было просто, как с большинством млекопитающих, молодых от старых, тут помогали непривычные босые лица и утрата цвета волосяным покровом.
Хозяин дома был уже немолод, но — крепок, круглолиц, здорово румян. Голова была совсем седой, без намеков на залысины. Зубы — желтые, но крепкие и все на месте. Большинство аборигенов этим похвастаться не могло.
Наконец он решил установить контакт со своим пленителем. Дождавшись, пока старик выйдет во двор, Баглир принялся ходить за ним по пятам, ожидая, пока тот заговорит. И повторил первую же произнесенную им фразу. Конечно, коряво, но тот удивился и сказал еще что-то. Баглир повторил. Старик хмыкнул, довольно потрепал его по голове и пошел за ворота. Баглир понял, что его принимают за птицу-пересмешника.
Этот статус его не устраивал, поэтому он вошел в дом. К Баглиру привыкли и внимания обратили не больше, чем обратили бы на любимую борзую старика. Тогда Баглир тихо прокрался в его кабинет и занялся приготовлениями.
Когда старик вернулся, то застал следующую картину: Баглир в его старом мундире без знаков различия, небрежно наброшенном на плечи, сидит за столом и заряжает пистолет. Как только отворилась дверь, он встал из-за стола, отложив оружие, на двух ногах подошел к оторопевшему фельдмаршалу, неуклюже — лапки коротки — отдал честь, копируя жесты бывавших в доме офицеров, и отрекомендовался:
— Дор-Баглир ап Аменго.
Старик молчал.
Баглир ткнул себя в грудь пальцем и повторил:
— Дор-Баглир ап Аменго.
Старик ткнул пальцем в грудь себя:
— Граф Бурхард фон Миних.
Через месяц Баглир уже сносно говорил по-русски и уговаривал фельдмаршала выучить его и немецкой речи. И начал было получать первые уроки, как ссылка графа Миниха завершилась и начались события, в которых и старый полководец, и изгнанник из другого мира приняли наидеятельнейшее участие.
Баглир для чужих по-прежнему оставался зверем. Просто было объявлено, что он нечто навроде попугая — слова лопочет, временами даже и к месту. Подобное было хотя и в диковину, но видано и слышано. И то, что, раздарив небогатый свой скарб беднейшим пелымским жителям, граф оставил необычную животину себе, никого не удивило. Миних очень любил рыбалку, но удачлив был не слишком. Последнее время он повадился ходить на берег Тавды не только с удочкой, а и с Баглиром и выбирал места не столько рыбные, сколь безлюдные. Возвращался же с таким уловом, как будто на него несколько артелей с сетями работало. У иных рыбин были разорваны челюсти — при вынимании крючка, но большинство несли на себе отметины острых, загнутых внутрь зубов.
А по ночам Баглир летал на охоту. Локационно-пугательный крик дичь и выявлял, и поднимал. Охотился он на хищников — ради меха. Белок, хорьков, соболей и куниц душил вручную, рысей и волков бил из подаренной Минихом фузеи. Разорял бобровые зимовья, подныривая прямо в хатки. Шкуры снимал на месте, охотничьим ножом, по остроте ничуть не уступающим его когтям. Не лететь же назад из-за каждого хоря! Добыча складывалась в сенях у фельдмаршала. В Пелыме продавать пушнину смысла не было — цена была невелика, но уже западнее Урала взлетала значительно. Огласки этому не делалось, но слух о том, что у графа с появлением странной то ли птицы, то ли зверушки стала очень удачной не только рыбалка, а и охота, распространился далеко.
Потому Баглиром интересовался сам сибирский губернатор Соймонов. Даже когда лично приехал из Тобольска — спустившись по Оби с небольшой эскадрой из десятка плашкоутов до устья Тавды, а оттуда поднявшись на веслах по Тавде и Пелыму. Судя по объяснениям, совместил испытания нового типа судов и давно планируемую гидрографическую экспедицию, а заодно и добрую весть привез. Новый император, слухи о восшествии которого на престол едва-едва достигли северной глуши, милостиво дозволял опальному полководцу вернуться в столицу, суля достойное его назначение и уверяя в своем расположении.
