Виктория Угрюмова - Белый Паяц
Более всего ее привлекали заумные труды по астрологии, магии и запрещенной некромантии. Не то чтобы она предпочитала сии науки – нет, но приятно было порассуждать на отвлеченные темы, перемежая речь непонятными словами.
Она любила собирать в своем замке ученых мужей и ставить им разнообразные вопросы. Ответов она не ожидала, и если какой-нибудь наивный мудрец нечаянно вздумал бы объяснить ей интересующий ее предмет, то нарвался бы на едкую насмешку и уничижительную иронию.
Люди, близко знакомые с Эдессой Атри, знали цену ее «глубоким познаниям скрытых и невидимых обычному глазу вещей», как она часто любила говаривать. Однако у несведущей публики она слыла женщиной ученой и необычайной. Принцесса из кожи вон лезла, чтобы принадлежать к избранным, и не щадила никого, кто осмеливался встать у нее на пути.
Вероятно, и корона Охриды интересовала ее по совершенно особым, непонятным другим, причинам. Власти как таковой она не алкала – ей хватало и собственных подданных. Состояние герцогов Атри исчислялось десятками замков и дворцов, обширных угодий, богатых земельных наделов, торговых кораблей и внушительной казной. Королевский престол, скорее, добавил бы ей больше хлопот, нежели привилегий.
Однако сама мысль о том, что у кого-то есть собственное суждение, а она не имеет силы это суждение изменить или запретить, выводила Эдессу Атри из себя. Она вообще легко злилась и в дурном расположении духа могла натворить много зла.
Удивительным образом невероятная своенравность сочеталась в ней со столь же невероятной, детской почти доверчивостью и внушаемостью, и это обстоятельство делало зиккенгенскую принцессу и ее сыновей самыми желанными кандидатами на королевский престол от хварлингской знати.
Рослые, кряжистые, как дубы, способные свалить кабана одним ударом, зиккенгенцы панически боялись своей непредсказуемой и самолюбивой матери. При ней они старались не проронить лишнего слова и лишь изредка скрипели зубами, когда она на людях пускалась в подробные описания видений их блестящего будущего. Надо заметить, что видения и вещие сны посещали принцессу, недавно назначившую себя ясновидящей и пророчицей, чуть ли не каждую ночь.
Зато вырываясь из-под материнской опеки, Хильдебранд, Гидеон и Кавендер срывали зло на ком попало, постоянно впутываясь в темные истории и становясь главными персонажами самых неприличных и громких скандалов при охридском дворе.
Их не любил никто, даже те, кто прочил им королевский трон. Точно так же не выносила их Эдесса Атри, полагая, что они ей в подметки не годятся. Она постоянно шикала на них, воспитывала и одергивала, даже если это происходило на официальном приеме. Она постоянно приводила им в пример других знатных молодых людей, и по ее рассказам выходило, что все вокруг чего-то добились, кроме злосчастных зиккенгенцев. Она сызмальства внушила им мысль о том, что у других и денег больше, только они их тщательно прячут, и удача сама плывет им в руки. Успехи собственных детей нисколько ее не трогали, зато малейшее достижение чужого наследника побуждало ее к длинной и сбивчивой речи.
Удивительно ли, что зиккенгенские принцы ненавидели всех: и друг друга, и мать, и опасный, жестокий свет, полный злых людишек, отнявших у них то, что принадлежало им по праву.
Их предки происходили от внучатого племянника дюка Гинкмара, и какая-то капля монаршей крови все же текла в их жилах. К тому же Эдесса охотно распространяла слухи, из коих следовало, что одна из ее бабушек, герцогиня Атри, произвела на свет потомство не от богоданного супруга, а от Печального короля. И хотя альковным, не подтвержденным документами родством с этим любвеобильным государем мог похвастаться чуть ли не каждый второй представитель охридской знати, свои аргументы она полагала самыми весомыми.
Ужасные из них могли получиться короли.
Пока что Охриду спасала редкая безалаберность и несобранность герцогини Атри, которая могла поставить крест на тайном собрании заговорщиков только потому, что у нее не было настроения выезжать из дому, или потому, что она внезапно теряла интерес к теме свержения правящей династии и битый месяц разучивала древние жреческие гимны Ингельгейму и его воинственной супруге Йорейг, ибо трехкратное произнесение оных гимнов вслух несказанно улучшало ее пищеварение.
Имея таких союзников, а в качестве противников несокрушимый орден гро-вантаров и безупречно налаженный механизм Сумеречной канцелярии, которые время от времени казнили заигравшихся заговорщиков в назидание остальным, те, кто желал бы видеть на троне зиккенгенцев, вынуждены были таиться.
Как говорится, избави меня бог от таких друзей, а с врагами я как-нибудь сам справлюсь.
Заговор был смешным, игрушечным, нелепым и потому жалким. Но он так давно тлел в недрах королевства, что постепенно пришел в состояние, сходное с состоянием глубоко дремлющего, но еще не угасшего вулкана. Одного толчка порой бывает достаточно, чтобы пробудить к жизни его смертоносную и неукротимую мощь.
Эдесса Атри еще не подозревала об этом, а вихрь событий уже подхватил ее и нес к неизбежному, в любом случае – трагическому, финалу.
И Фрагг Монтекассино видел это с убийственной ясностью.
Но ничего не предпринимал.
Река всегда течет. Мы можем либо двигаться по течению, либо идти наперекор ему. Но мы не в состоянии исчерпать реку. В том, чтобы осознать это, и состоит мудрость.
* * *Лорна принесла еще марьяги и забрала пустой стакан.
Картахаль улыбнулся.
Улыбка была для него отдельным действием, требовавшим больше усилий, чем поединок с двумя вольфаргами. Лорне иногда казалось, что он долго учился сложному искусству в нужный момент раздвигать губы и складывать их в непонятную гримасу и до сих пор не освоил все тонкости мышечных напряжений. Он внимательно наблюдал за смеющимися людьми и порой пытался повторять за ними улыбку, как новобранец старательно повторяет за своим сержантом все упражнения. А строгий гармост все время недоволен и твердит:
– Не так. Да не так же, осел!
Он будто в карман лез за улыбкой и с трудом налепливал ее – такую неуместную и чужую – на лицо.
Тогда ей становилось невыносимо жаль его и хотелось крикнуть:
– Не мучься. Успокойся. Все хорошо. Я и так люблю тебя.
Но ему не нужна была ее любовь, как не нужна была улыбка. Соседи громко, так чтобы она не могла не услышать, шептались за ее спиной, что он испортил ей жизнь, но она только с сожалением пожимала плечами. Бедные люди, если они не понимают, что только ради такой любви и стоит жить. Не важно, разделенная она или нет, это все равно, что говорить о солнце – поделено оно между кем-то на равные части или досталось одному счастливчику. В ее судьбе случилось необычайное. Так человек, которого ударила молния, а он выжил, всегда будет отличаться от других. И никогда не сможет объяснить им причины этого отличия – поди расскажи, каково это, постарайся описать молнию на вкус, цвет или на ощупь. Нет таких слов в людском языке.
