Контроль над Эребом - Влада Ольховская
Она напала быстро, сразу, не давая им и шанса опомниться. Эви за пару секунд преодолела расстояние, разделявшее их, перехватила Третьего за запястье, тут же резко крутанулась, выворачивая его руку так, что треск ломающейся кости услышали все собравшиеся. Третий взвыл и повалился на пол, он пока был не опасен – ему не хватило бы ни силы, ни опыта, чтобы мгновенно залечить или хотя бы проигнорировать такую травму.
Четвертый попытался отомстить за брата, но Эви как раз хотела этого. Их ведь не зря при обучении предупреждали: от эмоциональных атак меньше всего толку, они нелепые, предсказуемые… Так и оказалось. Эви с легкостью ушла от яростного, но мгновенно считывавшегося нападения Четвертого и ударила соперника локтем по лицу, ломая нос так сильно, что кость прогнулась внутрь. Четвертый от боли потерял сознание, Третий подполз к брату, но снова бросаться в бой не спешил, он лишь пялился на Эви с нескрываемой ненавистью.
Эви следила за ним боковым зрением – на случай, если ему хватит глупости на новую драку. Основное ее внимание было сосредоточено на Первом, который пока не двинулся с места. Понятно, что он был недоволен ее поступком. Но то, как легко она разделалась с Третьим и Четвертым, заставило его не спешить. Эви и сама от себя такого не ожидала, однако и шокирована не была. Им не раз говорили: истинный потенциал чаще всего открывается в годы практического обучения.
И ее потенциал только что впечатлил всех без исключения.
– Что это было? – холодно спросил Эдмар.
– Хотела у тебя спросить то же самое. Я планировала сегодня чуть расслабиться, обдумать нашу ситуацию – а тут мне сообщают про какое-то побоище!
– Ничего страшного не случилось. Номер шесть забыл о субординации, он начал заменять мои приказы на какие-то непонятные вылазки.
– И ты решил его избить?
– Я? Нет, инициативу проявили Третий и Четвертый.
– То есть, Третий и Четвертый инициативно наказали Шестого за то, что он проявляет инициативу? – усмехнулась Эви. – Как интересно у нас теперь все закрутилось!
– Да, ты права, мой недосмотр. Они будут наказаны. С Шестым я разберусь позже.
Третий, не дожидаясь приказа, подхватил брата и потащил его к выходу. Первый последовал за ними, он выглядел невозмутимым, расслабленным даже. Со стороны могло показаться, что конфликт, почти детский по сути своей, разрешился благополучно…
Но Эви знала, что все намного сложнее. Это злило ее, и злость хотелось выплеснуть хотя бы словами, поэтому она повернулась к Шестому. Однако, когда она его увидела, гневная речь попросту захлебнулась.
Шестой был совершенно спокоен. Окровавленный, израненный, опухший от побоев, он все равно поднимался на ноги так, будто ничего особенного не случилось. И он, в отличие от Первого, не изображал это спокойствие. Эви чувствовала: у него и правда все под контролем.
Он резким движением вправил сломанную челюсть, осторожно пошевелил ею, довольно кивнул. Похоже, травмы заживали на нем быстро, как на любом легионере – кроме тех, что на коже, они продолжали кровоточить.
– Зря ты вмешалась, – сказал он. – Они бы меня не убили.
– Охренеть у тебя какое «спасибо»! – возмутилась Эви. – Типа тебе не было больно?
– Мне было больно, это я полностью нейтрализовать не могу. Но за избавление меня от боли ты заплатила слишком высокую цену. Вот об этом я сожалею.
– Да какую там высокую…
Шестой перебрался к стене, устроился там, опираясь спиной на ближайший металлический ящик. Он прикрыл глаза, впервые показав, насколько он на самом деле устал. Эви плюхнулась рядом с ним, села так, чтобы касаться плечом его плеча – она и сама не бралась сказать, зачем, просто от этого почему-то становилось легче.
– Сегодня ты показала потенциал легионера из первой двадцатки, – тихо сказал Шестой. – По скорости, силе и умению принимать сложные решения. Такую силу лучше скрывать, ты и сама это понимаешь, ты мастер интриг. Первый не дурак, он все оценил верно. Возможно, в его лице ты не то что союзника потеряла – врага обрела. Он достаточно капризен для такого решения.
– Пофиг! – поморщилась Эви. – Если я и правда из первой двадцатки, узлом его завяжу и все! К тому же, одного союзника потеряла, одного приобрела – нормально!
– Надеюсь, ты не обо мне сейчас?
– О тебе! Или ты настолько неблагодарный, что не останешься на моей стороне?
– Дело не в этом, – слабо улыбнулся Шестой. – Просто меня уже почти нет. Сожалею, но ты ничего не выиграла.
– Ой, хорош ныть!
– Знаешь, какие цифры дал сегодня анализ крови? 97,2. При повторном заборе вернулся к 97,3, но ни то, ни другое не было ошибкой. Мой организм продолжает бороться, мутаген не приживается. На этой миссии я еще буду тебе полезен. Но долгосрочную ставку ты сделала неудачную.
Эви хотелось возразить – а сил соврать просто не было. Ей почему-то казалось, что он обязательно поймет… и вообще он все уже знает.
Сегодня она и правда окончательно выбрала сторону по меньшей мере на год. И с последствиями этого выбора ей теперь предстояло справляться.
* * *Стерлинг терпеть не мог техническое обслуживание. На этот раз все было не так плохо, как при его ранении… да вообще не плохо. Как и говорил Киган, детали быстро заменили, а во время наладки программного обеспечения он ничего не чувствовал. Дело ведь было не в этом… Просто в такие моменты он получал очередное напоминание о том, что он больше не человек, не полностью так точно.
Он прикрыл глаза, прислушиваясь к мерному гулу оборудования. Отвлекаться ему было не на что, рядом все равно никого не осталось. Персонал покинул его после завершения операций. Триан давно уже смылся, да и электрокинетик заглянул всего один раз. Они не докладывали ему, он не спрашивал. Он просто ждал.
Он размышлял о словах Альды Мазарин, переданных им Трианом. О том, что на «Северной короне» возможен взрыв… Стерлинг не любил взрывы. Собственно, никто взрывы не любит, кроме тех, кто их устраивает. Но для Стерлинга грохот и разгорающееся пламя имели особое значение: с них когда-то все и началось.
Если бы в то время, много лет назад, ему кто-то сказал, что он примкнет к элитному военному проекту «Исход», Стерлинг бы лишь нервно рассмеялся в ответ. Он-то служил во флоте, но интересовался исключительно мирными делами. Он преподавал кадетам историю космических исследований, основы поведения и введение в идеологию. Проще говоря, он пытался вбить в юные умы, кем нужно быть и как себя вести.
Умы сопротивлялись знаниям и бунтовали. Стерлинга это не слишком волновало. Он не относился к тем преподавателям, которые сюсюкают с кадетами или стараются стать всем другом и добрым наставником. Он говорил то, что нужно, а потом строго спрашивал на экзаменах. Он прекрасно знал, как к нему относятся, и даже находил часть собственных прозвищ забавными. Его полностью устраивала такая жизнь.
До того взрыва. Худший день в его жизни не был виной каких-нибудь хитроумных преступников или зловещих террористов. Вроде как причина совершенно не влияла на исход, но Стерлинг порой думал, что от высшего зла, коснувшегося его судьбы, может, стало бы легче… Ведь ему пришлось признать, что его и многих других погубила чужая глупость.
Техники давно знали о неполадках в системе отопления. Они то и дело что-то подкручивали, подвязывали, подкрашивали, затягивая с полноценным ремонтом. Стерлинг делал им замечания – потому что он всем делал замечания. Они вяло огрызались, считая его занозой в заднице, он давно уже это звание на станции заслужил. Но он даже не думал, что их безрассудство окажется таким глобальным… Потом-то спросить было не с кого. Когда рванул один из генераторов, техники погибли от первой же огненной волны. А станция загорелась…
Пламя распространялось быстрее, чем проходила эвакуация. Инструкции никто толком не помнил, многие паниковали. Преподаватели, вчера считавшиеся то мамочками, то друзьями, с выпученными глазами бежали к спасательным капсулам, расталкивая в стороны учеников.
Стерлинг помнил инструкции безупречно. Свой класс он вывел к капсуле без особых проблем, он имел полное право спастись – и почему-то не спасся. Он отправил учеников в безопасность, а сам остался на полыхающей станции. Это было не по инструкциям и глупо, но, если все остальные впали в истерику, кто-то должен был исправить положение!
Он находил и выводил тех, кто месяцами над ним смеялся. Они теперь рыдали, размазывая слезы по покрытым копотью лицам. Он хмурился, ворчал, ругался, однако ни на миг не забывал, что нужно делать и как. Все тем же строгим, многих раздражавшим тоном Стерлинг пояснял, как себя вести, и его чуть ли не впервые слушались без возражений.
Он знал, что чем дольше остается на станции, тем выше вероятность, что ему просто не повезет. Он играл с судьбой непростительно долго… Он многих вывел, но пришлось платить.
Рядом с ним лопнула труба, обдавшая Стерлинга маслянистой жидкостью. Он понимал, что это какие-то отходы, скорее всего, с этажа лабораторий… Он не мог понять, какие. Ему следовало прыгать в первую
