Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев
А Безрод, качая головой, показывал парням: «На него не смотри, береги дыхалку — вдох… выдох…»
Пировать затеяли на улице, благо вечер обещался быть тёплым и сухим, всего-то и нужно бросить несколько досок на к о злы. Первоначально купцы хотели столы выстроить по боярскому обыкновению, главный стол поперёк, остальной или остальные торцом к главному, впритык, но Тычок, невольно косясь в сторону заповедной части острова, решительно замахал руками.
— Отец родной, ты чего удумал? К чему нам такие сложности? Ставь четырехугольником и все дела! Всяк равен всякому, каждый на глазах.
«Отец родной» младше Тычка десятка на три лет, выше на голову и могучее втрое, было нахмурился, но старик, подхватив купца под локоток, заговорщицки отвёл в сторонку.
— Мы тут люди простые, равные один другому, и нет на этом острове человека выше воеводы заставы, а такой он, понимаешь, рубаха-парень, что нипочём не сядет от своих наособицу. А если сам не сядет, то и вам не след. Ага?
Гордяй испытующе смотрел на Тычка, хмурился, вспоминал, что говорили на Большой Земле об этом чудн о м старике. Ну говорили, что дружинный счетовод, при заставе пошлинным столом ведает, кто с товаром пришёл, отдай сборы заставный и путевой, раскрой чрева ладейные, покажи княжескому человеку, что привезено. Ещё говорили, чтобы надурить не пытался, сам в дураках останешься. Пробовали как-то — Спесяй кстати — так не вышло ничего, ещё и должен остался. А нечего было выдумывать… Хотя, положа руку на сердце, придумал Спесяй здорово. Он давно хотел такое отчебучить, да только недавно стало возможно: когда новую ладью закладывал, особливо повелел доски, что ниже уровня воды лежат, с внешней стороны оставить с сучками. Много не велел, трех сучков на длину доски, говорил, хватит. Вот подходишь к пошлинному столу, а твои люди загодя в воду бултых, к сучьям под водой привязывают шесты, а к шестам в просмолённых и навощённых мешках — что подороже. Если отсюда пришёл в какое-нибудь Торжище Великое — ну соболей, там, песцов, куниц, короче, то что поценнее и не сильно огромное, если оттуда сюда — едальные приправы острее да пожгучее, драгоценные камни, дорогое оружие. Что везёшь? А ничего, мелочь всякую, будь любезен, получи, добрый человек, положенные сборы. А ночью твои шасть, и драгоценности из воды тихонько, без шума и плеска достают на сушу. А уже всё — пошлины уплачены, остаёшься в чистом достатке! Вроде невиданная уловка, но этот махонький, худой дедок разгадал, даром ли глазюки хитрющие? Когда в Сторожище людишки Спесяевы полезли ночью в воду, их на суше уже ждали, приняли самих и драгоценный товар под белы рученьки. Ещё и лицедейство затеяли, дескать, ой, ты гляди, потерял товар кто-то, благодарим, что замочиться не побоялись, достали. И попробуй скажи, что твоё — в пошлинном списке у тебя ничего такого не записано, значит, закрой рот и даже не сопи. Только и обмолвился кто-то из стражи, мол, ну Тычок, ну пенёк островной, это ж надо до чего нюх у дедка остёр! Спесяй потом спьяну разорялся, дескать, для чего нужно два пошлинных стола, ведь от Скалистого до Сторожища ходу всего-то ничего, один чих и попутный ветер. Насилу тогда угомонили, объяснили умному дураку, что на острове он платит лишь заставный сбор и путевой, всё остальное — в городе, а в том свитке, который он, Спесяй, самолично передаёт запечатанным начальнику пошлинного стола в Сторожище, Тычок и растолковывает, что и как может быть не в порядке у честнейшего купчины Спесяя, свет Поляевича. Как старик это делает? Ничего, напоим, выведаем. Сам хлипонький, много не выпьет, а как выпьет, запоёт, чище соловья.
— Говоришь, любит ваш воевода по-простому?
— Ага. Сам не прост, но любит по-простому.
Гордяй согласно кивнул. Хорошо, поставим столы четырёхугольником.
— Что на стол метнёте, гости дорогие?
Купец улыбнулся, пальцы на ладони растопырил, начал загибать.
— Ути жареные, гуси пареные, стерлядка дымовая, белуга кашевая…
Тычок поднял брови, рожицу скорчил, налево скривился, направо усмехнулся. Гордяй осёкся.
— Что не так, старинушка?
— Вроде умный ты, Гордяй, белый свет повидал, а судишь как дитё малое. Ну чего тут на заставе наши не пробовали? Нешто в стерлядях нехватка? Думаешь, вы тут первые такие с пирком да мирком? Да и ладно стерлядка, рыбень стоящая, но если хочешь удивить парней — самое время.
Гордяй загнал брови на лоб едва ли не выше Тычка, борода колом встала — так подбородок выпятил, рот вообще раззявил.
— И чем же нам парней удивить?
— Ну не знаю, — старик уволок глазки в небо, пожал плечами, шумно выдохнул, — обсыпь чем-нибудь, дай другой вкус, налей заморской бражки…
— Ну чего? — через какое-то время Спесяй, Скоробогат и Глина обступили Гордяя, едва за грудки от нетерпения не взяли.
— Одного я не понял, — мрачный Гордяй кивнул себе за спину, — кто из нас купец? Доставай, братва, пряники заморские, от каждого поровну.
Гордяй с чаркой в руке поднялся со скамьи. Четырёхугольный стол стоит в самой серёдке поляны, сразу за гостевыми хоромами. Дружинные Сивого здоровьем не обижены, пьют и едят за милую душу. Вон смотрят, ровно иглы в тебя загоняют, ждут купеческого слова.
— Много интересных историй хозяева рассказали, уж не взыщите, теперь наш черёд. Ходили мы как-то с торговым походом в заморские края, людей посмотреть, себя показать. И уж насмотрелись на тамошние нравы так, что иной раз поперёк горла вставало.
— Бражкой запивай, — невинно бросил Неслух и убедительно кивнул, дескать, он-то знает. Проверял — помогает.
Все четыре стола дружно всхохотнули, Гордяй придушил собственный смешок — очень уж заразительно смеются заставные — продолжил:
— В тех краях жил-был тагун, князь по-нашему, человек видный, крутонравый и на расправу с недругами скорый. Княжество как княжество, как у всех, мы хорошие — соседи плохие. И вышла у него драчка со своими боярами, уж не знаю, что они там не поделили, но отирался около князя лютый человечище, заспинный князя, что-то в ухо тому нашёптывал. Князю говорят, мол, отдали от себя заспинного, мутит он, лбами сталкивает, вражду сеет. А князь, как будто опоен да заговорён, одно талдычит — не наговаривайте на хорошего человека, за собой смотрите. И в один из дней князь начинает чужое отбирать.
— Так и начал? — Тычок ужаснулся, неодобрительно покачал головой.
— Так и начал, — кивнул Гордяй. — Виданное ли дело, заграбастать под себя то, что спокон веку было чужим? Решил, значит, и заграбастал. А заспинный княжий ходит да улыбается, мол, всё по-моему вышло.
— Лютый говоришь, был? — Тычка чужая история взяла за живое, заерзал на лавке, нырнул в чарку, только глаза поверх края сверкают. Пьёт, не отрываясь, как воду. Ответа ждёт.
— Лютейший, — подхватил Скоробогат. — Ему человека удушегубить — как чарку с брагой выпить. И ладно бы красавец какой был. Так урод уродом — низенький, ноги кривенькие, голова — во, нос — во, губы шлёпают, как шматы мяса. Правда, силён был сволота, и скор, чисто молния. Несколько раз пытались его с бела света спровадить, так живёхонек остался. Наоборот, тех порешил.
— Ты гляди, что в мире делается! — Тычок осенился обережным знамением, вновь уцепился за чарку.
— И такая жажда на чужое тамошнего князя обуяла, что не стало никому жизни. А заспинный князя ходит, да посмеивается. И ведь взялся ниоткуда, не было, не было, и нате вам, кушайте не обляпайтесь. Лучшим другом стал.
Сивый слушал молча, потягивал заморскую бражку, иногда сочувственно качал головой. Пару раз поймал на себе взгляд рассказчика, но сам в ответ не отглядывался. Так, мазнул глазами по купчине, мол вижу, слушаю, и вперился в сизое небо.
— Уверен, грехов за ним нашли… Вовек лютому не отмыться, — усмехнулся.
— Догадлив ты, воевода, — Гордяй поднял чарку повыше, кивнул Безроду. — Всякий в княжестве знал, что нечист на руку заспинный, но едва пустили тамошних ворожцов по следу, те такое обнаружили…
Купец зацокал, закачал головой.
— Не томи, — весело бросил Рядяша, — младенцев сырыми ел?
— Хуже!
